The role of categories of space and time in creation of artistic worldview in the works of Buryat writers (on the example of tales by Baradiĭ Mungonov “Call of the Ancestors and Sounds of the Forthcoming” and Dorji Erdyneev “Toonto”

Danchinova Mariya Danilovna PhD in Philology Docent, the department of Russian and Foreign Literature, Banzarov Buryat State University 670000, Russia, Buryatiya respublika, ulan-Ude oblast', g. Ulan-Ude, ul. 117 Mikroraion, 105, of. BURYaTIYa RESPUBLIKA, ULAN-UDE, ul. Sukhe-Batora,dom 3B,korpus 5,komnata 112. marinadan67@mail.ru

Введение. Художественное отображение мира предопределяется во многом параметрами пространственно-временных соотношений. Об этом указывают труды Д. С. Лихачева, М. М. Бахтина, Ю. М. Лотмана, Чернейко Р. О., Повалко П. Ю., других. Д. С. Лихачев в категории времени отмечает функции, как «открытость» - вхождение в «более широкий поток времени» и «закрытость», «вневременное», «вечное» ^{[9, с. 218, с. 76]}. М. М. Бахтин обозначил данную особенность текста термином «хронотоп», который является и формально-содержательной структурой художественного произведения и ее идейной основой [3. с. 234.], Ю. М. Лотман определил роль категории пространства термином «континуум», который определяет характеристику героя, пребывающего в нем ^[10].

В бурятском литературоведении данная проблема отдельно не рассматривалась. В основном подход был концептивный. На значимость категорий пространства и времени в художественном образе мира указывал В. Ц. Найдаков. С позиции ученого, подобный художественный прием позволяет глубже раскрыть различные противоречия жизни, показать взаимосвязь времен и поколений, проблемы личности ^{[11, с. 76.]}. Долгое время бурятская литература в выражении картины мира отталкивалась от художественных средств устного народного творчества. В этом смысле верно замечание исследователя, что «…в самые разные исторические периоды, включая и новейшее время» художественное мышление бурятского народа сохраняло в основе «мифологическую картину мира» ^{[4, с. 5]}.

В бурятском литературоведении произведения писателей анализировались с позиций национальной картины мира ^{[5, 13-14]}, жанровой природы произведений ^[1], религиозных основ ^[8], категории пространства и времени рассматривались в поэзии Б. Дугарова ^[7] и Л. Тапхаева ^[16]. Творчество Б. Мунгонова, Д. Эрдынеева в этом аспекте так не анализировались.

Целью статьи стал анализ категорий пространства и времени в рассказах Б. Мунгонова «Зов предков и звуки грядущего» и Д. Эрдынеева «Тоонто», выявление значимости функций хронотопа в построении художественного образа мира.

Методика. В исследовании использовались следующие методы, как описательный, сравнительно-сопоставительный и мифопоэтический.

Результаты исследования. Новизна исследования состоит в том, что впервые был осуществлен анализ художественной архитектоники в рассказах Б. Мунгонова «Зов предков и звуки грядущего» и Д. Эрдынеева «Тоонто» в призме соотношений категорий пространства и времени Данный подход позволил выявить своеобразие художественного мира в данных произведениях. При этом писатели по-разному подходят к раскрытию художественных идей через призму обозначенных параметров.

В рассказе Барадия Мунгонова превалирует категория времени. Она воплощается в образе ночи. Сначала это буранная ночь, в которой завязывается сюжетная линия, затем ночь в тайге. Между эпизодами двух ночей необходимо обратить внимание на временные отрезки «день», «вечер», которые приоткрывают новые художественные грани в моделированности мира.

Образ ночи фокусирует понятие дискретности и бесконечности категории времени на примере жизни главного героя – старого Цыдыпа. Не случайно в художественной канве дается подробное описание буранной ночи (первой - прим. наше), которая коротка по своей длительности в рамках жизни одного человека и в то же время бесконечна в воспоминаниях старого Цыдыпа о прожитом. Дискретность времени проявляется в думах главного героя о скором конце своей жизни. Время буранной ночи по сравнению с длительностью жизни главного героя, которому идет восемьдесят восьмой год, статичное, оно кажется остановившимся. При этом категория времени в рассказе Б. Мунгонова имеет свойство вбирать в себя образ пространства, которое раскрывается в длительности ночи и в воспоминаниях героя: «Когда был молодым ноги сами носили по земле. Потом стал мужчиной, охотником, вдоль и поперек исходил дебри хилокских притоков. Сколько унтов износил, а? Без счету! Ночевал под открытым небом или в легком шалаше…» ^{[11, с. 85]}. В категории времени здесь сквозь черту субстанциональности проступает функция цикличности. Местность Хонгойн-Кул, родовое место главного героя, соединяет в памяти героя разные временные периоды жизни. Характеристика такой картины мира может быть передана через термин «континнум», в котором проступает слиянность времени и пространства, пластичных по форме.

Категория пространства, уступая значению времени в рассказе, аккумулируется в сюжетной канве в отдельных художественных деталях, значимых для главного героя. Это образ родного озера, родовая падь Хонгойн-кул, место родового очага, старая сосна. Остающийся в реальной действительности след от родного дома напоминает героям о далеком прошлом: старику - его молодость, сыну - детские воспоминания, внуку - отрывают неизвестные страницы жизни отца и деда. Так писатель гармонично представляет бесконечность времени и пространства, передающееся через жизнь одного человека, продолжающееся в его сыне и внуке.

Образ сосны напротив несет признаки дискретности по отношению к жизни героя. Подойдя к ней, старик отмечает прежнюю ее силу, мощь в сравнении с собой: «Живешь, родная. Долго живешь - не стареешь. Все такая же, как и в тот далекий день, когда молодые мои глаза впервые увидели тебя. Долго- долго будешь еще жить. А Цыдыпка уж отходил свое… Да, отходил свое [Там же, с. 93]. Писатель в данном эпизоде художественно раскрывает функцию пластичности пространства, в котором и открывается, и растворяется течение разных временных периодов. Это передается в эпизоде, когда над героем пролетает стая уток. Старый Цыдып приходит к выводу, что пришло его время: «Старик понял, конечно, что где-то поблизости, на застоявшейся луговой воде, утки будут сейчас кормиться. Но понял он и другое: они потому так низко над ним пролетели, что для них он уже был не охотник, а часть тайги, часть земли, один из немногих неподвижных бугорков» [Там же, с. 95]. В этом случае необходимо вести речь о целостности пространственно-временного континуума. Именно здесь, в родном для героя пространстве связуются воедино все звенья и линии мира: «Цыдып не спал. Но не так, как раньше, когда случалось ему бодрствовать у лесного костра. Что-то в нем, в Цыдыпе, происходило, одновременно похожее на сон и явь. Сливается, соединяется прошлое, настоящее и будущее» [Там же, с. 97]. Так предстает образ единого мира, в котором сочетаются как преходящие - дискретные, так и непрерывные - бесконечные течения времени; локальное пространство и его безграничная открытость. В идейной основе рассказа такая взаимосвязь пространства и времени ведет к признанию гармоничности мира, бесконечности человеческой цепи. Авторскому замыслу в этом плане необходима была доминированность времени над пространством.

В рассказе Д. Эрдынеева «Тоонто» наоборот превалирует категория пространства. Сюжет рассказа, идейная основа, характеристика героев, природа конфликта связаны с параметрами данного пространства. Завязка действия рассказа начинается с того, что такое святое место должно отдаться под будущие посевы, поступил приказ распахать эту святую землю: «Распахать тоонто! Усадьбу первого в наших краях колхоза! Пусть теперь его нет, объединили с другим, и усадьбы никакой нет. А разве память нам не дорога? Разве можно издеваться над чувствами людей?» ^{[18, с. 445]}.

Пространство тоонто под названием «Удаганда» в рассказе распадается на ряд локальных мест, значимых для каждого героя, так как это их родовые земли. Это само место тоонто со следами стоявших некогда домов, юрт, это үтэги ( с бурят. – усадьбы, места для покосов), бүүса (с бурят. – летняя стоянка для табунщиков, чабанов), пространство тайлгана (с бурят. – святое место для обряда поклонения духам-покровителям) и другие локальности, несущие следы духовной памяти.

Оттого пространство тоонто становится центром разрешения сложных противоречивых отношений героев. Для развития данной мысли автор не случайно вводит в сюжет образ старого Аюши, деда Тайбана. Герой встревожен одной только мыслью о таком кощунственном решении: «…не каждый осмелится стереть с лица земли то место, где вырос и жил сам и весь род Тубэргенов, откуда пошла их слава. Или это человек, не помнящий родства, без любви к своему тоонто» [Там же, с. 447]. Так пространство тоонто начинает вбирать в себя время или, наоборот, выдавать его движение через память героев, с которыми происходит своего рода духовная метаморфоза именно на этом месте.

Первая картина внутренних изменений героев связана со старым Аюшей. Увиденная картина вспаханного тоонто болью отозвалась в сердце героя: «Издалека увидел старик усадьбу, расколотую бороздою, словно разрезанную ножом. И влево от нее земля была перепахана…» [Там же]. Сначала Аюша испытывает только боль, печаль и сострадание к родной земле. Постепенно эти чувства уходят, когда герой понимает, насколько плодородна будет здесь почва. Боль начинает уходить, остается жалость: «Но все же вздохнул тяжело старый крестьянин, жалея об уходящем тоонто» [Там же]. Наблюдая работу внука Тайбана, старик вспоминает, как тяжело было ему в свое время вспахивать землю и не раз он сам впрягался в хомэгшэ (с бурят. – приспособление для упряжи быков). В этот момент автор представляет картину метаморфозы старого Аюши: «И куда только исчезла его сутулость, вот уже много лет сгибавшая его, как тот самый хомэгшэ? Лицо просветлело. Чем-то стал он похож на того Аюшу, молодого, полного сил, который в свое время пролил немало крови и пота на эту землю [Там же, с. 448]. Так старый Аюша совершенно преображается к моменту встречи с внуком, который думает, что дед вправе не просто его укорить, высказать гневные слова, но и ударить за осквернение родового места.

Внутренние изменения героев показывают, что в пространстве тоонто время для каждого персонажа течет по-разному. Старый Аюша, хоть и хранит в душе жалость по родовому месту, но уезжает оттуда успокоенным, внутреннее помолодевшим. Тогда как молодого Тайбана автор намеренно проводит через несколько этапов внутренних превращений.

Так автор трижды представляет образ Тайбана по-иному именно в пространстве тоонто. Каждое превращение приоткрывает в герое его новый духовный план. Когда герой прибывает в Удаганту, он представляет, на первый взгляд, образ человека, знающего, что во всем поступает правильно, особенно тая обиду и злость на противника – ровесника Нимбуу. Однако после рассказа деда – Аюши о трудной, бедной жизни сельчан в тоонто, о преступлениях Рабжи, деда Нимбуу, герой осознает, что был неправ: «Только на развороченной земле, глядя в изрезанное морщинами лицо деда, понял, как оскорбил тогда Нимбуу. Много раз пробовал было извиниться – Нимбу не слушал, убегал… Плохо пробовал, наверно» [Там же, 449]. Так происходит с героем первая метаморфоза. Казалось бы, беседа с дедом преображает героя, возвращая его истинное – доброе начало в душе. Именно это понял старый Аюша.

Однако такая метаморфоза была лишь на короткое время. Герой вновь охвачен пустой давней обидой и злостью на Нимбуу. Упрямство героя подводит его к намеренному поступку, он перепахивает в тоонто нежные деревца, которые были дороги его противнику. Назло Нимбуу он специально пропахал это место. И эта картина показывает настоящий облик героя: «Перед тем как убить эти нежные деревца, Тайбан долго любовался белоснежным их нарядом и вспомнил почему-то Сержуню. Кто-то бережно и заботливо ухаживал за ними… И когда Нимбу попросил, он понял так, что его противник имеет в ним какое-то отношение, и решил обязательно их сковырнуть. Раз они дороги Нимбу, - значит, их непременно надо уничтожить [Там же, с. 452]. Тайбан вновь становится таким, каким он есть – гордым, самолюбивым, мстительным.

Третье преображение героя происходит при несчастном случае с Нимбуу – герой попадает под работающий трактор. Впервые в жизни Тайбан испытывает чувство вины: «Эх, знал бы я, что может случиться такое!» Жалость к Нимбуу, злость на себя переполняли Тайбана. Он начисто забыл о своей вражде… [Там же, с. 455]. Казалось бы, герой должен остаться в таком новом для себя преображении. Ведь он осудил себя, признался в своей эгоистичности, мелочности. Однако слова Нимбу о его неистовстве в работе только ради хорошей оплаты, тяги к богатству вновь возвращают Тайбану его истинное внутреннее наполнение.

Локальное пространство тоонто оказывается бесконечным во времени, которое в своем движении, течении является динамичным – непрерывным для одних героев, цикличным и дискретным для других. Старому Аюше тоонто вернуло его молодость, через его образ идет понятие о бесконечности жизни в пространстве и времени. Для молодых героев малая родина, на первый взгляд, одинаково и равно ориентирует их в будущее. Но направленность времени обретает разные черты динамичности, передающихся в поступках героев. Для Нимбуу линеарность жизненного пути ускоряется с отречением от прошлого. Герой рвет связь с ним, отрекаясь от памяти о родном деде, когда-то прослывшего в тоонто своейжестокостью. Эту дискретность он передает Тайбану: «Не я – внук Рабжи, а ты, ты им становишься» [Там же, с. 456]. Любовь героя и Сержуни ориентирует их в будущее. Для Тайбана его линия, как будто должна быть непрерывной. Ведь и он молод. Но в проявлениях чувств, как месть, обида, гордыня, тяге к богатству его динамичность времени наполняется дискретностью. Оттого с ним происходят такие странные метаморфозы.

Выводы. В работе был осуществлен анализ художественной архитектоники в призме соотношений категорий пространства и времени в рассказах Б. Мунгонова «Зов предков и звуки грядущего» и Д. Эрдынеева «Тоонто». Данный подход позволил выявить своеобразие рассказов писателей.

Особенность категорий пространства и времени в художественной картине бурятских писателей выражается в отображении восточного взгляда на мир, в основе которого находятся модели цикличности и субстанциональности. Вопрос о значимости категорий пространства и времени в художественном образе мира в рассказах Б. Мунгонова и Д. Эрдынеева еще не рассматривался.

В рассказе Б. Мунгонова превалирует категория времени. В воспоминаниях героя о прожитом оно приобретает значение наполненности, становится открытым, содержательным, в момент осознания человеком своего жизненного времени раскрывается как истекающее. Герой Б. Мунгонова начинает чувствовать, что время жизни у него на исходе, поэтому он стремится воплотить в реальность последнее желание. Полнота жизни для одного человека во времени и пространстве достигается функциями цикличности и субстанциональности, что не позволяет судить о дискретности и конечности категории времени в рассказе Б. Мунгонова. В художественной картине мира одно вытекает из другого. Так течение времени исходит из настоящего (пребывание героев в тайге), углубляется в далекое прошлое (воспоминания главного героя о молодости), ориентируется в будущее (в образах сына и внука главного героя) и вновь возвращается к исходной точке – к старому Цыдыпу.

В рассказе Д. Эрдынеева «Тоонто» в отличие от рассказа Б. Мунгонова доминирует категория пространства. Тоонто с бурятского переводится как конкретное пространство, где родился человек, зарыта его пуповина, находится родовой дом. Это место считается святым для бурят, придает силы человеку, энергию. Сюжет рассказа в большей степени основывается на давнем конфликте главных героев – некогда бывших друзей Тайбана и Нимбу. Авторская идея, выражающая в значимости тоонто, исходит из духовно-нравственных основ народа, главная ипостась которых гласит о невозможности предать забвению, а тем более осквернить место своего рождения. Через данный образ начинает концентрироваться взаимосвязь категорий пространства и времени, которая векторально начинает углубляться в прошлое и проецироваться в будущее. Именно пространство тоонто совершает с героями ряд внутренних метаморфоз, которые приводят одних в состояние гармоничности, а другие наоборот еще больше закручиваются в спираль необратимых изменений в худшую сторону.

Оба писателя, подчеркивая незыблемость духовно-генетических основ в жизни бурят, требуют их соблюдения, как главных постулатов жизни, без которых немыслимо развитие людей, общества, собственно движение в будущее. Рассказы Б. Мунгонова и Д. Эрдынеева заставляют задуматься о ценности жизни, возможностях человека исправить ошибки, совершенные в прошлом.