Ideology of Seymour Martin Lipset’s “end of ideology”

«В середине сентября 1955 г. в Национальном музее науки и искусства в Милане проходила очередная конференция широко известной на Западе ассоциации интеллигентов «Конгресс за свободу культуры» ^{[7, с. 9]}. Л.Н. Москвичев отмечает, что выражение одного из руководителей Конгресса, которым была озаглавлена его статья, – «Конец идеологии?» ^[11], «стало названием целого идеологического течения» ^{[7, с. 10]}, также известного как деидеологизация.

За недолгую историю своего существования термин «деидеологизация» успел претерпеть ряд изменений. Яркие представители движения за деидеологизацию, такие как Д. Белл, Дж. Гэлбрейт, Р. Арон, С.М. Липсет, А. Шлезингер, Э. Шилс и др., вкладывали в это понятие смысл о завершении эпохи идеологий. Поэтому концепцию «конца идеологий» и концепцию «деидеологизации» принято считать синонимами. Однако, «правосоциалистические идеологи для обозначения своей концепции больше пользуются термином «деидеологизация», в то время как буржуазные теоретики чаще используют термины «конец идеологии», «закат идеологии» ^{[7, с. 6]}.

Деидеологизация, согласно выше перечисленным представителям данного направления, заключается в том, что благодаря научно-технической революции возможен переход к технократическому сознанию; именно «научно-техническая революция является объективной общественной основой конца идеологии» ^{[5, с. 101]}. Задачей деидеологизации, согласно сторонникам данной концепции, является отказ от применения идеологических подходов и переход к техническим, возрастание роли науки в жизни общества.

Данное направление не всеми было принято и критиковалось рядом социологов и политологов (Ч.Р. Миллс, Дж. Ла Паломбара и др.), поскольку не отвечало требованию ценностной нейтральности, на что претендовали авторы концепции «конца идеологии». И. Горовиц отмечал, что сторонники деидеологизации стремились отождествить социальную науку «с «ученым» равнодушием в отношении моральных проблем. Если в тридцатых годах было смягченное и ограниченное разобщение факта и ценности, то сейчас мы находим, что это разобщение превратилось в настоящий закон социологии» ^{[7, с. 95]}. Несомненно, что критикой концепции «конца идеологии» занимались советские философы, экономисты, социологи: Н.С. Юлина, А.М. Румянцев, В.С. Семенов, Т. И. Ойзерман и др. В журнале «Проблемы мира и социализма» в 60- е гг. XX века было опубликовано несколько статей, посвященных критике концепции «конца идеологии». Со звучным названием в 1966 году вышла книга польского социолога Е. Вятра «Закат эры идеологии?» ^{[7, с. 5]}. Деидеологизация зачастую признавалась идеологией, как и возникшее позже движение за реидеологизацию. По своей сути два этих направления с разными приставками де- и ре- представляли и представляют собой общую линию западной идеологизации.

Термин «деидеологизация» плотно вошел в обыденную речь, а также в 80-90 гг. XX века часто стал появляться в официальных документах. Например, в одном из пунктов Декларации Республиканской партии Российской Федерации есть требование «депортации Вооруженных Сил, КГБ, МВД, правоохранительных органов, деидеологизации учреждений науки, культуры и образования» ^{[8, с. 106]}. В одном из спецвыпусков «Открытой зоны» в документе социал-демократической ассоциации содержатся ряд положений по поводу перестройки политсистемы, которая должна соблюдать «принцип деполитизации и деидеологизации управления, деполитизации общественной жизни» ^{[8, с. 113]}.

В обыденном мышлении понятие деидеологизации, как правило, связано со стремлением отказаться от догматичности, а также с неприятием духовного контроля над массами. Концепция «конца идеологий», безусловно, имела свои плоды. Яркое тому подтверждение – это переориентирование отечественного мышления: частичный отказ от классового подхода в пользу главенства общечеловеческих ценностей классического либерализма, которые, однако, за последние тридцать лет претерпели существенные изменения.

В отечественном дискурсе понятие идеологии сильно вытеснено и часто смешивается с идейно-политической деятельностью, а также с инструментальным проявлением идеологии, то есть с пропагандой ^{[3, с. 34]}. Такая путаница и желание избежать идеологии, как естественного для развития и функционирования общества явления, имеет за собой пагубные последствия. Отметим, что в данной статье рабочим определением понятия «идеология» является определение Ф.Г. Войтоловского, а именно: «идеология – это своего рода ценностная, идейная и целевая матрица индивида и сообщества – простого и сложного социального субъекта» ^{[3, с. 34]}. Тогда, идеологическая деятельность будет определена как «производство и воспроизводство идеологии» ^{[3, с. 34]}.

Идеологическая деятельность далеко не всегда носит открытый характер. Явное ее проявление на массовом уровне, которое не отличается целеполаганием, принято называть пропагандой. Однако на пропаганде, то есть на формировании конкретных поведенческих установок в достаточно сжатый период времени, идеологическая деятельность не заканчивается. На рубеже XIX и XX вв. стали возникать научно-идеологические сообщества, которые занимались решением текущих политических вопросов и распространением идей ^[4]. Их воздействие на государственные и негосударственные институты носит, как правило, косвенный характер. Как отмечает Ф.Г. Войтоловский, «вырабатываемая экспертно-идеологическим сообществом идейная продукция может быть представлена в самой различной форме… В ее основе лежит стратегическое целеполагание, базирующееся на соответствующих ценностных установках и представлениях о желаемых экономических, политических, социальных результатах, о целях, гипотетических, но воспринимаемых как достижимые, то есть идеология» ^{[3, с. 47]}. Достаточно часто подобные продукции экспертно-идеологических сообществ представляют собой фундаментальные теоретические трактаты, эссе, аналитические публикации и т.п. В зависимости от задачи, которую они выполняют, им придается политико-идеологическая направленность, либо они носят характер якобы объективных научных исследований. В первую очередь нас интересует идеологическая продукция, которая содержит психологическую установку, «имеет ценностную ориентацию и основана на вере в достижимость определенных социальных и политических целей» ^{[3, с. 48]}.

В данной статье будет рассмотрена работа (а точнее, некоторые главы) С.М. Липсета «Политический человек: социальные основания политики» ^[6]. Сеймур Мартин Липсет является одним из основоположников и ярким представителем движения за деидеологизацию, а также признан самым влиятельным социологом за последние полвека. Основные области его научных исследований: социальные движения, социология интеллектуальной жизни, теория модернизации, профсоюзная демократия и др. Гэри Вулф Маркс в одном из выпусков «The Guardian» назвал С.М. Липсета «ведущим теоретиком демократии и американской исключительности <…> Ни один послевоенный социолог не проводил столь глубокого анализа условий, ценностей и методов демократии как в Соединенных Штатах, так и в других странах мира. <…> его труды будут рассматриваться как окончательное утверждение американского самосознания во второй половине XX века» ^[10].

Анализ теории модернизации заслуживает отдельной работы, однако идеи, лежащие в ее основе, пронизывают интеллектуальное творчество С.М. Липсета. Данная теория является одним из методологических инструментов для обоснования необходимости деидеологизации. Согласно представителям данной теории, сам процесс модернизации является переходом к обществу, где главенствует рыночная экономика, развитие информационных технологий и коммуникаций и самое главное – вестернизированное понимание демократии и свободы.

Представляют интерес и другие работы С.М. Липсета, например, его последняя работа 2001 года, написанная в соавторстве с Г.В. Марксом, «Здесь этого не произошло: почему социализм потерпел неудачу в Соединенных Штатах» ^[9]. Большое внимание С.М. Липсет уделяет роли культуры в жизни общества. Он подчеркивал индивидуальность американской культуры, отсутствие классовой структуры в США, главенство меритократии и экономического динамизма. «Он объяснил демократическую стабильность,… как результат классового конфликта, который принял умеренную, а не радикальную форму» ^[10].

Однако основной его работой по праву является книга «Политический человек: социальные основания политики». Больший интерес представляет второе издание 1981 года этой книги, которое дополнено двумя главами. Как отмечает сам автор, «основные идеи и подходы, использованные в этом исследовании сравнительного политического поведения, и сейчас, в начале 1980-х годов, не потеряли своей значимости…» ^{[6, с. 19]}. Две главы являются дополнением к уже опубликованному материалу и анализом политических реалий и теоретических положений, которые претерпели изменения за два десятилетия. В рамках анализа концепции деидеологизации особое внимание стоит уделить главам 13 и 15, которые непосредственно посвящены этой теме. Также важно сопоставить выводы, сделанные в 1960 году и спустя двадцать лет, учитывая ряд внутриполитических изменений и сдвигов в международной политике.

Перед деидеологизаторами стояла задача не только аргументировать необходимость отказа от идеологии, где в первую очередь подразумевалась идеология, господствующая в СССР, но и обосновать, что «демократия не только и даже не столько средство, позволяющее различным группам добиваться своих целей или стремиться к совершенному обществу: она и есть совершенное общество в действии» ^{[6, с. 473]}. В основе книги «Политический человек» лежит стратегическое целеполагание, некоторая ценностная установка. Как отмечает сам автор, данная книга иллюстрирует его «основные интеллектуальные интересы и личные ценности более полно, нежели любые предшествующие … публикации» ^{[6, с. 14]}. Вся книга пронизана духом демократии, поскольку именно эта тема является основной, а именно, условия, необходимые для существования демократии и ее развития в обществе; «факторы, которые воздействуют на участие людей в политической жизни, в особенности на их поведение как избирателей; далее источники поддержания ценностей и, наконец, политические движения, придающие силу демократическим институтам или же угрожающие им» ^{[6, с. 14]}. Примечательно, что книга открывается цитатами из «Политики» Аристотеля, и опускается тот факт, что сам Аристотель считал демократию всего лишь наиболее умеренным из отклоняющихся видов государственного устройства ^{[1, с. 488]}.

Ошибочно принимать теорию «деидеологизации» за отказ от идеологии вообще, как поворот исключительно к сциентистской социальной науки. Если идеологию понимать как ценностную, идейную и целевую матрицу субъекта, то отказ от нее невозможен. Приемлемым может быть переход к некоторой иной единой идеологической концепции, что, несомненно, приводит к унификации политических культур, в частности и культур, вообще – на что и направлены теории «деидеологизации» и «реидеологизации» последних семи десятилетий. По этой причине С.М. Липсет уделяет внимание культурным аспектам и тому, как демократия может развиваться в различных условиях. Ведь каждая культура несет свою уникальную ценностную матрицу, которая далеко не всегда может состыковаться с другой. Отсюда возникает проблема в методах исследования и способах преодоления идеологического разнообразия. Как отмечает Л.Н. Москвичев, «теоретики «деидеологизации» стремятся указать путь, а также способы и средства приспособления буржуазной идеологии к современному социальному миру» ^{[7, с. 202]}, формы ее переориентации. Деидеологизация является проявлением кризиса буржуазной идеологии и «определенной попыткой указать методы его «преодоления» ^{[7, с. 202]}. По этой причине в XX и XXI вв. активно разрабатываются различные подходы к исследованию процессов общественной жизни. Однако бо́льшая часть из них направлена на решение проблем внешней политики, поскольку пропаганда западной идеологической концепции нуждается в методологической базе. Согласно С.М. Липсету, «политическое согласие западного общества ныне во все возрастающей степени приводит к единому общему взгляду на проблемы, которые когда-то резко отделяли левых от правых. И это идеологическое соглашение, которое лучше всего можно назвать «консервативным социализмом», становится идеологией большинства партий в развитых государствах Европы и Америки» ^{[7, с. 202]}.

Еще раз отметим, что теория «конца идеологий» возникла преимущественно в среде международного объединения интеллигентов «Конгресса за свободу культуры», а создатели данной теории являлись членами этой организации. Официально данное объединение отстаивало позицию далекую от политики, занималось исключительно свободным развитием культуры повсеместно, а также боролось за свободу творческого и критического духа человека. Согласно профессору истории из Северо-западного университета (США) Кристофера Лэша, «интеллектуалы из «Американского комитета за свободу культуры» определяли свободу культуры как все то, что наилучшим образом служит интересам правительства Соединенных Штатов» ^{[7, с. 216]}, что выражалось в конкретных действиях и заявлениях представителей «Комитета». Например, негативная реакция директора-исполнителя «Американского комитета» С. Стейна на призыв А. Эйнштейна, К. Ламонта, И. Стоуна и др. в 1954 году не сотрудничать с маккартистскими организациями, ведущими «охоту на ведьм». Со стороны «Американского комитета за свободу культуры» проявлялось резкое неприятие к Советскому Союзу, к лицам, ему симпатизирующим. «Руководство «Комитета» выдвинуло некий стандарт, которому должна соответствовать любая «искренняя» критика американской жизни, даже критика маккартизма, и который заключался в том, чтобы прежде всего выступать против угроз свободе, где бы они ни возникали в мире» ^{[7, с. 216-217]}. На тот момент это выражалось в консолидации консервативных политических сил Запада против мирового коммунистического движения. Данные заявления, сформулированные больше полувека назад, активно приводятся в действия и в настоящее время.

Еще одним рупором теории «заката идеологии» являлся основанный в 1953 году журнал «Инкаунтер», в котором и была опубликована статья Э. Шилса. Позже С.М. Липсет назовет целую главу так, как озаглавил свою статью Э. Шилс. Цитата из этой статьи подчеркивает, что призыв к деидеологизации не подразумевает никакого отказа от идеологии вообще. Шилс настаивает на необходимости реконструировать убеждения, «не поддаваясь искушению – которое никогда не может умереть полностью среди интеллектуалов – создать новые идеологии. Мнение, что наши традиционные идеалы ныне исчерпаны, поскольку они уже осуществлены, должно быть отброшено, равно как и утверждения, будто наша обязанность состоит лишь в отрицании всего, что существует. Мы должны найти постоянно действующие элементы в наших исторических идеалах… Отвергая идеологии, мы должны в то же время изучить, что в них спасти и что нужно сохранить» ^{[11, с. 57]}.

«Политический человек» С.М. Липсета направлен на широкую аудиторию, поэтому первостепенной задачей этой работы является проведение одной из основных линий деидеологизации – аргументация «конца идеологии». Он излагает мысль о важных изменениях демократии в западном мире – о резком спаде серьезных идейных разногласий «между группами, представляющими разные ценности» ^{[6, с. 473]}. По мнению С.М. Липсета, ярким тому подтверждением является прошедшая в 1955 году в Милане конференция «Будущее свободы». Выше было сказано, что сентябрьская конференция была организована «Конгрессом за свободу культуры», а организаторы данного «Конгресса» проводили явно антикоммунистическую, антироссийскую политику: «жаркие споры возникали только в тех случаях, когда кто-то служил «суррогатным коммунистом», говоря нечто такое, что можно было расценить как слишком благоприятное для России» ^{[6, с. 473]}. Несомненно, что в таком случае конференция носила явный идеологический характер, а не отражала объективную расстановку политических взглядов середины XX века.

Выводы, сделанные Липсетом в 1960 году, в основном заключаются в следующем: партийные конфликты перестали носить идеологический характер. На Западе, как отмечает автор «Политического человека», разногласия между правыми и левыми стали проявляться в решении административных проблем, а не ценностных конфликтов. Липсет основывается на посылке С. Буллита об исчезновении экономической классовой системы – «перераспределение богатства и доходов… положило конец политической значимости экономического неравенства» ^{[6, с. 477]}. А классовый раскол, который остается в американском обществе «не влечет за собой каких-либо деструктивных следствий для системы», поскольку «стабильная демократия требует консенсуса относительно сущности политической борьбы, а это включает предположение, что разным группам лучше служат разные партии» ^{[6, с. 477-478]}.

Во втором издании «Политического человека» 1981 года в 15 главе С.М. Липсет настаивает на уже сделанных выводах, добавляя к ним анализ событий последних двух десятилетий. Представители деидеологизации понимали, что идеология представляет собой ценностную, идейную и целевую матрицу субъекта, но они намеренно определяли ее как «ложное сознание» коммунистической мысли. Упадок тотальных (программных) идеологий, согласно представителям концепции «конца идеологии», начался задолго до возникновения «новых левых». Данный процесс является закономерным, как пишет Липсет, для общества обладающим истинным сознанием, а «устаревание этической идеологии – следствие исторического материализма, примененного к надстройке социалистического общества» ^{[6, с. 552]}. В западном демократическом обществе, по мнению деидеологизаторов, решены идеологические конфликты, нет больше необходимости в аксиологической составляющей, поскольку произошел существенный сдвиг от «содержательно-смысловой рациональности» к «функциональной рациональности». Если для первого типа рациональности характерна ориентация на высшие ценности, то для второго типа существенным является вопрос об эффективных средствах достижения цели ^{[2, с. 545-546]}. Липсет в 13 главе не отрицал негативных аспектов американского общества, тем не менее, не признавая, что это является следствием действий западной идеологизации, а не естественного развития общества. Он подчеркивал их рекуррентность и неизбежность для эгалитарного и демократического общества. Данная «демократизация» приводит к отказу от этических ценностей, высших ценностей, а сводится лишь к решению административных вопросов. Западная идеологизация стремится вытеснить культурные особенности, заменив их юридическими нормами, возникающими в процессе взаимодействия максимально обособленных друг от друга субъектов. Такая идеологическая система свойственна далеко не всем обществам. Однако С.М. Липсет полагал, что «критические работы, посвященные американскому обществу последних десятилетий, которые оказались в центре внимания, носят скорее социологический, чем политический характер» ^{[6, с. 479]}. Английской писательницей Гарриет Мартино в 1830-х гг. был ярко представлен образ людей США как сильно ориентированных на других: «Путешествуя по свету, американцы могут не найти второго такого общества, как их собственное, - скованного постоянной настороженностью и оглядкой на мнения других» ^{[6, с. 481]}. Согласно теоретику деидеологизации, такого рода осмотрительность «и напряженное внимание к мнению других людей, описанные Мартино, вполне естественны» ^{[6, с. 481]}, поскольку обусловлены условиями открытого демократического общества (отсутствие формальных критериев), где успех часто формируется в силу хорошего мнения окружающих. В подтверждение своей позиции Липсет приводит слова Макса Вебера, который побывал в Соединенных Штатах в начале 1900-х годов и отметил «высокую степень «подчинения моде в Америке, неизвестную в Германии», истолковав это как естественный атрибут демократического общества без наследуемого классового статуса» ^{[6, с. 482]}.

Постоянная забота о статусе и конформизм становятся характерными чертами такого общества, а не этические ценности – именно это является сутью западной идеологизации (деидеологизации середины XX века).

Объективными показателями конца идеологии представители теории «деидеологизации» видели в росте относительного благосостояния низших слоев не зависимо от главенства той или иной идеологии. Отказ от этической идеологии, представляющей высшие ценности, проявился в различных формах современной жизни. Манхейм называл это деструкцией духовных элементов утопии и идеологии, которые выражались в исчезновении гуманистической тенденции в искусстве, в проявлении своеобразного «реализма» в эротике, все большего выражения инстинкта в спорте. «Постепенное сведение политики к экономике…, сознательный отказ от прошлого и от исторического времени, сознательное оттеснение любого “культурного идеала”» истолковывалось Манхеймом как «изгнание утопического сознания во всех формах даже с политической арены» ^{[6, с. 554]}. Однако, по существу дела произошла смена одной идеологической парадигмы другой, одного «культурного идеала» другим. Особенно ярко это выражается во внешней политике США и стран Евросоюза – в качестве навязывания определенной схемы действий и трансформации политических культур других стран: Ирак, Южная Корея, Ливия и т.д.

Упадок идеологии отмечало большое количество западных политологов и социологов. Одна из задач представителей концепции «конца идеологии» заключалась именно в этом – появление не одного десятка научных трудов по данной тематике. Гипотеза о конце идеологии – как пишет группа политологов, – «устанавливает обратное соотношение между степенью экономического развития и силой политической идеологии в данной стране. Гипотезу убедительно подтверждают эмпирические исследования в ряде развитых индустриальных обществ» ^{[6, с. 580]}. Как было сказано выше, основным мотивом, который по мнению деидеологизаторов послужил «слиянию» капитализма и социализма, является достижение обществом государства всеобщего благоденствия, способного решить проблемы многих социальных групп. Это ослабляет прежние столкновения жизненных интересов, превращает их просто в конфликты из-за первенства в очередности удовлетворения… Такая ситуация позволяет определять [партийную] политику, исходя из тактических требований текущего момента и отодвигая на задний план идеологически определенные долгосрочные цели» ^{[6, с. 559]}. Например, Шлезингер по этой причине настаивал на изгнании из политического дискурса таких слов, как «капитализм» и «социализм» ^{[6, с. 568]}.

Еще одним аргументом в пользу концепции «конца идеологии» С.М. Липсет приводит факт относительной стабильности социальной системы США и довольно долгой традиции политического спокойствия, намеренно не упоминая те методы и механизмы, которыми столь мнимое спокойствие достигалось. Согласно С.М. Липсету, компромиссное соглашение тотальных идеологий заключается в единственном и вполне ясном пункте – свобода. Однако, именно этот пункт, как правило, интерпретируется в каждой идеологии по-разному.

В более поздних работах многие представители концепции «деидеологизации» приводили ряд «оправданий» в пользу своей теории. В том числе и С.М. Липсет, который отмечал, что «споры, касающиеся понятия конца идеологии, во многом обусловлены идеологическими расхождениями» ^{[6, с. 580]}, но четкого определения сам он не выдвигал. В 15 главе «Политического человека» С.М. Липсет ссылается на работу Реймона Арона «Конец идеологии и ренессанс идей» («The End of Ideology and the Renaissance of Ideas»), в которой последний предугадывал «не конец политических взглядов или попыток реформировать общество, а ослабление притягательной силы тотальных, или всеохватывающих, идеологий на Западе», что не ведет к «унылому прагматизму и не уменьшает ценность интеллектуальных разногласий» ^{[6, с. 569]}. Только после появления критики теории «деидеологизации» и перечня работа, разделяющих взгляды на проблему идеологии, С.М. Липсет пишет, что в предыдущих работах он и его единомышленники «не подразумевали конец систем всеохватывающих политических понятий, утопического мышления или классового конфликта…» ^{[6, с. 577]}, а говорили о другом: «о том, что пассионарная связь совокупности революционных доктрин с направленной против системы борьбой рабочего класса – и последовательные контрреволюционные доктрины ряда их противников – переживают упадок» ^{[6, с. 577]}. Подобные процессы продолжают существовать только в менее развитых странах. Однако, именно это положение часто выступает в качестве оправданий внешней политики США, которая направлена в первую очередь на распространение американской политической культуры в других государствах.

С.М. Липсет приводит цитату из книги Э. Шилса, в которой утверждается необходимость для человеческого общества в идеалах, этических нормах, общих или всесторонних социальных и политических взглядах: «Очевидно, что ни одно общество не может существовать без когнитивной, моральной и экспрессивной культуры. В структуре социального действия обязательно присутствует критерий истины, блага, красоты. Культура, порожденная когнитивными, моральными и экспрессивными потребностями, передаваемая и поддерживаемая традицией, является частью самого устройства общества» ^{[6, с. 579]}. Однако любая идеология содержит когнитивные, моральные и экспрессивные составляющие. Критика теоретиков деидеологизации в первую очередь была обращена именно на ценностные установки тотальных идеологий: их критерии истины, блага и красоты, – поскольку то, как будет достигнуто общество всеобщего благоденствия, формирует способ взаимодействия индивидов в обществе, их поведение и моральные установки. И проблема уже не сводится к решению чисто административных и экономических вопросов.

Книга С.М. Липсета «Политический человек: социальные основания политики» не носит явный пропагандистский характер, однако она является продукцией экспертно-идеологического сообщества, представляющей собой сборник эссе, имеющих ценностную ориентацию. Движение за деидеологизацию через вытеснение идеологии выдвигало цель – изменение политической культуры в первую очередь в странах, где главенствовала социалистическая/коммунистическая идеология; формирование массовой культуры, которая развивалась в США; укоренение через политические институты «демократических» (вестернизированных) этических и эстетических представлений. Несмотря на идеологический характер, концепция «конца идеологии» стала теоретическим обоснованием политики США, которая активно реализуется в настоящее время. Минимальное употребление понятия «идеология» в отечественно дискурсе, широкое распространение американской культуры, которая является «естественным» атрибутом демократического общества – нивелирует и снижает уровень протеста против внешней политики США по отношению к странам Азии и Африки.