Memoirs of D. S. Hessen as a source for reconstruction of scientific biography of S. I. Hessen

Vishlenkova Svetlana Gennad'evna PhD in Philology   Docent, the department of Foreign Languages and Teaching Techniques, Mordovian State Pedagogical Institute named after M. E. Evseviev   430007, Russia, respublika Mordoviya, g. Saransk, ul. Studencheskaya, 11A, kab. 124 svetlana.vishlenkova@yandex.ru Other publications by this author

Muratkhanova Ol'ga Vyacheslavovna PhD in Philology Docent, the department of Foreign Languages, Ulyanovsk Civil Aviation Institute named after B. P. Bugayev 432071, Russia, Ul'yanovskaya oblast', g. Ul'yanovsk, ul. Mozhaiskogo, 8/8, of. 1 olgakorr22@yandex.ru

В последние десятилетия история научно-педагогической мысли, школы и образования российской эмиграции стала одним из самых динамично развивающихся направлений отечественной истории образования, а также всего междисциплинарного комплекса наук, получившего название «эмигрантика». С конца 1980-х годов проделана значительная работа по созданию педагогической истории российского зарубежья, изучению и публикации наследия выдающихся педагогов, детальному анализу общественно-педагогического и культурно-образовательного пространства зарубежной России ^{[9; 10; 14; 15; 17; 19; 21; 23; 31]}.

Среди проблем, актуальность которых возрастает, с точки зрения современных исследователей, необходимо указать на проведение комплексного описания конкретных аспектов формирования и эволюции образовательного пространства эмиграции, возникновения междисциплинарных связей эмигрантской педагогики и иных сфер науки и культуры, на реконструкцию научных биографий крупнейших участников образовательного процесса [см. об этом: 3; 22; 24]. В этом контексте важнейшей задачей представляется создание научной биографии Сергея Иосифовича Гессена (1887–1950), философа и педагога, вклад которого в отечественную и европейскую философско-педагогическую мысль можно определить как наиболее значительный. Свидетельством последнего служит появление антологии «Сергей Иосифович Гессен» в серии «Философия России первой половины XX века» ^[28].

Реконструкция научной биографии С. И. Гессена представляет многоаспектную задачу, в течение многих лет решавшуюся усилиями отечественных и зарубежных ученых, среди которых А. Валицкого, Е. Г. Осовского, М. В. Богуславский,

Л. М. Найбороденко, С. Ф. Фоминых и др. ^{[2; 12; 13; 16; 26]}. Нельзя не отметить вклад Л. Г. Абрамовой, Е. Е. Седовой, В. П. Киржаевой, О. Е. Осовского, А. М. Шитова, уточнивших ряд вопросов, связанных с эмигрантским периодом жизни ученого, его взаимоотношениями с деятелями русской философской и педагогической эмиграции ^{[1; 8; 18; 20; 25; 27; 29; 30]}. Сегодня можно сказать, что современная историко-педагогическая наука подошла к решению вопроса о создании научной / научно-педагогической биографии С. И. Гессена. По определению В. П. Киржаевой и О. Е. Осовского, под педагогической / научно-педагогической биографией понимается «разновидность биографии исторического лица <…> с акцентированным вниманием к его педагогическому/научно-педагогическому вкладу, соответствующей стороне деятельности, определению его роли и места в научно-образовательном и воспитательном процессе, восприятию его педагогических и научно-педагогических идей современниками и их рецепции последующими поколениями» ^{[11, с. 62-63]}.

Среди важных источников научно-педагогического исследования биографии ученого оказываются не только материала его научного наследия, но и архивные документы, педагогическая пресса, эпистолярий и воспоминания его самого и его современников. В нашей статье в историко-педагогический оборот впервые вводятся воспоминания

сына С. И. Гессена Дмитрия Сергеевича Гессена (1916–2001), до сих пор не становившиеся объектом детального рассмотрения, что в значительной степени определяет актуальность и научную новизну данной статьи.

Д. С. Гессен – важнейший свидетель жизни своего отца. В пятилетнем возрасте оказавшись за границей (в декабре 1921 года семья бежала из Советской России), он пережил вместе с ним все тяготы эмигрантского существования в Берлине и Праге, сохранив воспоминания об этом. Начав обучение еще в Берлине, он продолжил его в русской школе в Праге, окончил Пражскую немецкую гимназию, учился на филологическом факультете Варшавского университета, участник второй мировой войны и польского Сопротивления, он чудом выжил в Варшавском восстании и долгие годы работал журналистом и переводчиком в польских изданиях, сотрудником информационных агенств, был одним из составителей двухтомного «Большого русско-польского словаря», выдержавшего семь изданий. Имя Дмитрия упоминается и в мемуарах его деда, известного российского политика и юриста, одного из крупнейших книгоиздателей эмиграции, соредактора берлинской газеты «Руль» и яркого публициста И. В. Гессена, в «Моем жизнеописании» и эпистолярии С. И. Гессена. Так, И. В. Гессен, вспоминания рождение своего первенца в Усть-Сысольске, куда он, недоучившийся студент, был сослан за участие в революционном движении, пишет: «Ребенок доставлял большую радость, смущало лишь, что он был спокоен до флегматичности (как потом и один из его сыновей, на него внешне очень похожий)…» ^{[5, с. 85]}.

Выразительные детали семейной жизни, связанные, в частности, с младшим сыном, представлены в переписке С. И. Гессена с редактором журнала «Современные записки». В письме В. В. Рудневу от 3 июля 1935 года

С. И. Гессен сетует на тяжелые семейные обстоятельства: «Через месяц я должен ехать уже в Польшу. Но как мне удастся закончить здесь свои дела, устроить семью на лето (жена и младший сын совсем больны), поехать в Польшу без денег – совсем не знаю. Очень много “забот”, иногда совсем в отчаяние прихожу» ^{[7, с. 179]}, а 30 июля в письме известному философу и своему давнему знакомому С. Л. Франку более подробно пишет о сыне: «Беда еще та, что Нина Лазаревна (первая жена С. И. и мать Д. С. Гессена. – Авторы.) совершенно больна. По-видимому, не только усталость и нервы, но и верхушка легких. Ей во что бы то ни стало надо хоть на месяц уехать из Праги. Но как это осуществить? Митя, к счастью, перешел в след[ующий] класс (последний). Его здоровье тоже меня беспокоит. Он нервен как сорокалетний эмигрант. Я нашел для него прекрасную “кондицию” на лето. Но он отказался: “хочу быть один’’» ^{[7, с. 180]}. Гимназическая история Дмитрия имела продолжение, о котором мы узнаем из письма отца В. В. Рудневу от 27 июня 1936 года; сообщая о предстоящем возвращении в Прагу, С. И. Гессен пишет: «<…> меня ждет целый ряд вопросов, которые придется решать: переезд на новую квартиру, отправка жены и сыновей на лето, собственная моя поездка куда-нибудь на отдых, – все это на фоне ряда больших неприятностей (одна из них, что младший сын, способнейший парень, не допущен оказался к экзамену на аттестат зрелости и должен будет осенью снова его держать, что отдаляет целый ряд решений)» ^{[7, с. 194]}. В своих воспоминаниях он отмечает: «Димитрий по окончании гимназии в 1937 г. переехал вслед за мною в Варшаву, где поступил в Университет с намерением изучать славистику» ^{[6, с. 805]}. В новой семье отца, в Варшаве женившегося на Марии Немыской, в будущем известном польском социологе и публикаторе педагогического наследия покойного мужа, он обрел домашний уют. Начавшаяся война резко изменила привычную жизнь: на какое-то время отец вынужден был уехать из Варшавы в деревню, где за даваемые частные уроки получал оплату продуктами, жена его оставалась в столице, но переехала из своей пострадавшей от бомбежек и обстрелов квартиты к сестре, квартира которой уцелела. «В кухне нашей (единственном теплом помещении с целыми стеклами) остался жить мой сын, которому удалось убежать из лагеря военнопленных (он пошел добровольцем на войну и попал в плен после капитуляции)» ^{[6, с. 810]}. В годы оккупации С. И. Гессен участвует в деятельности подпольно существующих образовательных учреждений для молодежи (не только для студентов, но и для школьников); вместе с ним этой работой занят и Дмитрий, который, по свидетельству отца, «специализировался на уроках немецкого языка» ^{[6, с. 811]}.

После войны С. И. Гессен переезжает в Лодзь во вновь созданный университет, где работает до конца жизни. По воспоминаниям сына, в этот время между ним и отцом часто разворачивались споры на политические темы, поскольку Гессен-старший не питал никаких иллюзий по поводу социалистического переустройства Польши. «Я тогда из советского патриотизма, [который] меня толкнул в ряды польской рабочей партии <...>, хотя он [советский патриотизм] не имел никогда ничего общего с марксизмом-ленинизмом, скорее, это вызывало у меня отвращение. Но тут все-таки Родина, понимаете.., – вспоминал он. – А мой отец быстро отрезвел. И я помню, как он был огорчен моим вступлением в рабочую партию <...> И когда я приезжал и навещал его, то он сразу же на меня набрасывался, брал последний номер “Правды”, и там он красным карандашом отчеркивал и говорил мне: “Смотри, это ложь, это неправда! Все врут <…> Это пропаганда!”» ^{[4, с. 434]}.

Воспоминания Д. С. Гессена представляют несомненную историческую ценность не просто как документ эпохи, но и как надежный источник, отразивший мельчайшие подробности жизни и быта выдающегося ученого. Естественно сосредоточившись на периоде 1920–1940-х годов, Д. С. Гессен приводит детали, не известные другим – даже самым близким людям из окружения С. И. Гессена. Следует учитывать нестандартную формы презентации этих воспоминаний читателю: они были опубликованы благодаря известной чешской исследовательнице литературы и культуры русской эмиграции Л. Белошевской, которая, занимаясь прежде всего историей русской эмиграции в Чехословакии, записала в 1990-е годы ряд бесед с представителями младшего поколения эмигрантов первой волны, в том числе и с

Д. С. Гессеном. Это объясняет специфический характер заданных ему вопросов и содержание ответов, почти не касавшихся событий за пределами пражского периода биографии его отца, однако он приводит и подробности их жизни в Польше. В целом в содержании беседы можно выделить несколько ключевых моментов, заметно уточняющих или дополняющих известные эпизоды биографии С. И. Гессена, в частности, то, о чем сам ученый крайне лаконично писал в мемуарах.

Обращает на себя внимание рассказ сына об отношениях отца и деда и крайне непростом положении семьи в годы пребывания в Германии. В его воспоминаниях сохранилась колоритная фигура И. В. Гессена, «который очень любил паблисити, был честолюбив, конечно, но был и человеком с широким размахом – типичный одессит. Это тоже персонаж. У него был широкий лоб, широкие плечи, крепкий был, и постепенно он сужался сверху книзу. Он любил, кажется, узкие брюки, и небольшие ступни, очевидно, у него были, так что образовывался такой как бы треугольник. Он был человеком дела. Он был предприимчив, энергичен и щедр, и, надо сказать, очень много сделал для многих людей в эмиграции»

^{[4, с. 426]}. Семья деда обладала особым свойством: «Это было, собственно говоря, гнездо <...> Пятеро мальчиков. И – очень симпатичная черта – совершенно одинаковое отношение ко всем. С тем, что моего отца он считал, очевидно, дурачком, таким юродивым. Говорил, что философия – это такой умственный онанизм. Это потому, что он был человеком дела. Но по-своему он, кажется, очень любил моего отца» ^{[4, с. 426]}. Следует заметить, что такая характеристика отношения И. В. Гессена к сыну требует уточнения, вытекающего из оценки самим отцом личности сына, из флегматичного ребенка превратившегося в «до суетливости подвижного, беззаветно доверчивого – его приятель, молодой ученый говаривал мне: “как я завидую Сергею Иосифовичу – у него все люди ангелы!” – и страстно работоспособного профессора, ставшего, кстати сказать, вместо меня, специалистом по педагогике и, в противоположность мне, охотником до абстрактного мышления» ^{[5, с. 85]}.

Не менее важны и сохранившиеся в памяти Д. С. Гессена подробности эмигрантского быта. Несмотря на то, что С. И. Гессен в 1920-е годы занимал штатные преподавательские должности в различных учебных заведениях Праги, входил в редколлегии нескольких изданий, читал лекции в европейских странах, публиковался в зарубежных издательствах, доход его был крайне скуден и с каждым годом, вплоть до второй половины 1930-х годов, становился все меньше в силу тяжелого положения эмигрантского сообщества в целом. Отсюда появление в переписке постоянных жалоб на финансовые сложности, поденщину и постоянную нехватку времени для серьезной научной работы [см.: 7]. В 1923 году он был приглашен в Русский педагогический институт имени Я. А. Коменского на должность профессора педагогики, а в следующем году окончательно переехал вместе с женой и двумя сыновьями в Прагу. В воспоминаниях красочно описано все небогатое имущество профессорского семейства: «Когда мы появились во Вшенорах с нашим убогим скарбом <...> – какой-то узелок, конечно, примус, потому что без примуса вообще не было ни одной эмигрантской семьи от Харбина до Парижа и обратно... Без примуса нельзя было жить вообще. Так вот, был узелок какой-то, была рукопись, кажется, “Основ педагогики” – и все» ^{[4, с. 426]}.

Гессены нашли приют в одном из дальних пригородов чешской столицы, где преимущественно селились русские эмигранты. В воспоминаниях сына есть несколько описаний примечательных мест города и его окрестностей, в которых формировалось русское научно-педагогическое пространство. «Это Вшеноры, – вспоминает Д. С. Гессен. – Там мы провели первый наш сезон в Чехии. Я помню, там навестил отца Лосский с младшим сыном Андрюшей <...> Это был первый наш этап, весна и лето <...> Лосские жили, кажется, в Мокропсах ^{[4, с. 428-429]}. Упоминание крупнейшего русского философа-интуитивиста примечательно: оно показывает, насколько широк был круг общения

С. И. Гессена в Праге. Ученый встречался и с бывшими коллегами по Петроградскому университету, и с новыми знакомыми, многие из которых стали его соседями в том или другом районе «русской Праги».

Д. С. Гессен до конца жизни сохранил память о пражских пригородах, во многом воспринимавшихся им как символ безмятежного, счастливого детства. Не случайно он прежде всего называет имена детей, друзей и подруг, соучеников его и старшего брата Евгения, одаренного молодого поэта, погибшего нацистском концлагере.

«А потом мы переехали в Радошовице <...> И там почти в каждом доме была семья русских эмигрантов <...> В нашем доме мы занимали низ, а над нами жили Жадкевичи <...> Жадкевичи ютились в комнатушке втроем. Другую комнату занимали два осетина-студента, в третьей тоже были два студента, русские. В другой вилле жили Окуневы, Николай Львович с женой и дочерьми, Ириной и Верочкой, и младшим сыном Мишей. Был там еще Юра Васнецов. В том же доме жили Новожиловы: Николай Федорович и Елена Ивановна. У них были две дочери – Ирина и Елизавета»

^{[4, с. 428-430]}. Примечательно объяснение выбора эмигрантскими семьями этих мест: «Чем объясняется то, что русские эмигранты в начале 20-х – в 30-е годы жили в окрестностях Праги, а не в самой Праге? Тем что жилье, квартиры там были гораздо дешевле» ^{[4, с. 430]}.

Имена соседей хорошо известны исследователям школы русской эмиграции. Так, Н. Ф. Новожилов – один из активных авторов журнала «Русская школа за рубежом» и соавтор С. И. Гессена по обзорам о состоянии школы советской России; Н. Л. Окунев – профессор Карлова университета в Праге, известный искусствовед, ученик Н. П. Кондакова; преподаватель французского и немецкого языков К. В. Жадкевич; В. М. Васнецов, сын знаменитого художника, математик, астроном, работал в Русском народном университете в Праге и в Институте экспериментальной физики Карлова университета; И. А. Якушев – сопредседатель пражского Земгора, один из создателей Общества сибиряков в ЧСР, куда входил и С. И. Гессен. Еще одним соседом был В. А. Мякотин, историк, профессор Русского народного университета: «Я хорошо помню сестер Мякотиных (младшая Нина была одноклассницей моего брата Жени), старика Мякотина, хотя таким уж стариком он не был, как и все они, как и Альфред Людвигович Бем (отметим, что с

А. Л. Бемом Д. С. Гессен познакомится уже после переезда семьи в Прагу. – Авторы.), но мне они все, конечно, казались стариками» ^{[4, c. 431]}

Отношения между соседями были дружеские: «А над нами жили Якушевы <...> [Якушев] Высокий с черной бородой, с синими глазами. Красавец. Он приходил обычно вечером, играл с отцом в шахматы» ^{[4, с. 430]}. Среди других участников шахматных баталий Д. С. Гессен называет сподвижника отца еще по петербургской редакции журнала «Логос» известного историка философии Б. В. Яковенко: «Плодовитый философ. [С отцом] они были в приятельских отношениях. Они жили в соседнем доме в Радошовицах. Часто, я помню <...> Яковенко приходил на шахматы к отцу вечерами. Я его прекрасно помню. И он был очень симпатичным человеком, Яковенко» ^{[4, с. 434]}. В числе пражских собеседников отца он вспоминает евразийца П. Н. Савицкого, психиатра Н. Е. Осипова и др., но самой яркой фигурой ему представлялся И. И. Лапшин: «Ох, что за человек [был]... И ум!.. Явление. Удивительный. Он ведь был одновременно философом, и при том философом серьезным очень <...> Он бывал у нас довольно часто. Как-то всем становилось радостно и приятно, когда приходил Иван Иванович. Все его встречали просто <...> Такой он был обаятельный человек» ^{[4, с. 434]}.

Широкий круг общения С. И. Гессена, в который входили не только ученые «русской Праги», но и деятели культуры, писатели и журналисты, наложил свой отпечаток на формирование литературных вкусов и предпочтений младшего сына. Но если для отца непреходящей ценностью оставалось наследие Ф. М. Достоевского, Л. Н. Толстого,

В. С. Соловьева, остававшееся предметом осмысления на протяжении всей жизни, а ценность современной эмигрантской литературы определялась прежде всего художественными открытиями старшего поколения, то для младшего сына намного важнее была эмигрантская и европейская современность. Так, с симпатией отзываясь о подаренной ему отцом в начале 1930-х годов книге И. С. Шмелева «Лето Господне», он признается, что куда интереснее и ближе ему по своей манере и взглядам на жизнь и литературу были не И. А. Бунин, А. И. Куприн и А. М. Ремизов, а писатели младшего поколения, прежде всего В. Набоков-Сирин.

Несмотря на политическую и социальную раздробленность эмиграции у «русской Праги», по убеждению

Д. С. Гессена, были объединяющие ее в единое целое духовные ценности: память о России, ее традициях и культуре: «…было нечто, что объединяло (ну, вот пример – богослужение), что объединяло и левых и правых... Даже на страницах журналов встречались люди самых разных политических взглядов, но объединяла их общая принадлежность к России. Это была, действительно, Зарубежная Россия» ^{[4, с. 433]}.

В заключении отметим, что воспоминания Д. С. Гессена, представленные в беседе с Л. Белошевской, становятся важным источником для реконструкции научно-педагогической биографии С. И. Гессена. Они уточняют ее отдельные моменты, в особенности в пражский период жизни ученого, указывают на круг лиц, с которыми он постоянно общался, проливают свет на некоторые обстоятельства его жизни и быта.

Наряду с воспоминаниями о С. И. Гессене Ф. А. Степуна, В. В. Зеньковского и других участников интеллектуальной жизни российского зарубежья, с эпистолярием деятелей общественно-педагогического движения эмиграции и другими архивными материалами они должны быть включены в корпус важнейших источников о жизни и деятельности выдающегося педагога и философа, равно как и жизни «русской Праги» 1920–1930-х годов.