To the question of the impact of scientific and technological progress upon formation of human ontology

Kim Dmitriy Spartakovich PhD in Technical Science Chief Technology Officer on Occupational Health and Safety, Institute of Nuclear Physics of the Ministry of Energy of the Republic of Kazakhstan 050032, Kazakhstan, Almatinskaya oblast', g. Almaty, ul. Ibragimova, 1, of. 239, fizicheskii korpus spartakuly@yandex.kz

В настоящее время в рамках научных и философских дискурсов обоснование тезиса о формировании знания как некоего «технического совершенствования» связано с классификацией истории науки исходя из типов научной рациональности. Это выражается в том, что на уровне массового сознания общепринятое понимание сути научного процесса является достаточно поверхностным и не связано с объективными причинами формирования предметного знания.

Однако нельзя не отметить тот факт, что научная форма мышления, несомненно, формирует многочисленные мифологемы псевдонаучного содержания. Эти мифологемы могут актуализироваться в действиях субъекта и как индивидуальный способ познания мира, оформляющийся в поведенческий паттерн, и как набор конкретных действий. Активная поведенческая модель субъекта может быть определена самим субъектом как стандарт поведения. Однако философия не занимается выявлением связи между бессознательным побуждением, принимаемой субъектом мифологемой и закреплённым паттерном поведения, а потому последнее не может быть выражено посредством философского языка.

Переходом бессознательного побуждения в осознанное действие занимается психофизиология, и вследствие того, что философия не является «научным набором значений», раскрыть индивидуальную специфику бессознательного побуждения человека в рамках научной психологии и философии не представляется возможным. Однако влияние техники как фактора внешнего и предсказуемого на формирование онтологии человека прослеживается с достаточной степенью очевидности и может быть выражено с помощью философского языка, поскольку описываемые явления составляют не феномены мышления, а фиксируемые со стороны внешнего наблюдателя изменения в поведении.

Объективный статус мифологем априори спекулятивен, поэтому включать в концепты безопасности производные из мифологического и псевдонаучного способа мышления не следует, в том числе в качестве диспозитивных рекомендаций.

Обеспечение безопасности – стезя профессионалов ^{[5, с. 32-34]}, однако эта аксиома не всегда проходит проверку действительностью. Результатом некорректного методологического осмысления проблем безопасности часто являются ошибки, которые упоминаются в производственно-технических регламентах и могут нанести значительный вред психологическому и физиологическому здоровью людей.

Стоит также отметить, что наука и техника, которые зачастую рассматриваются в неразрывной связи, являют в ходе своего взаимодействия некий антагонизм. Так, например, лишь к концу XIX века наука перестала нуждаться в метафизике, а все предметное поле научных исследований оказалось поделено между «частными» научными дисциплинами ^{[11, с. 7]},

Дробление науки, в свою очередь, привело к известным противоречиям. Отсутствие целостной научной концепция самой науки и единого мнения среди методологов науки о её существе создавало определённые препятствия в осмыслении того влияния, которое оказывало на общество производное науки – техника. Наличие же суммы значений из различных разделов научного знания или эпистем мышления не являлось выходом из сложившегося научного тупика. При этом философия как её основная часть стала рассматриваться как наука, поскольку онтология человека исконно формировалась на основании метафизических идей. Именно по этой причине, как замечает Пауль Наторп, согласно своему «историческому понятию», «философия есть основная наука» ^{[11, с. 58]}.

Влияние научно-технического прогресса на изменение человека было более значительным, чем воздействие метафизических учений, а процесс мифологизации научного знания, имевший место в ХХ веке, стал восприниматься с точки зрения обыденного мышления как апологетический по отношению к науке. Со своей стороны, псевдонаучный, а именно мифологический опыт выступил в ХХ веке и продолжает выступать в ХХI-м в качестве толчка для развития научного знания.

Проблема влияния научно-технического прогресса на формирование онтологии человека сводится, в буквальном смысле, к возможностям исследователей, экспериментаторов, практиков и теоретиков воспользоваться достижениями научно-технического прогресса при удовлетворении растущих экзистенциальных потребностей современного человека. Однако философия как форма мировоззрения выступает с позиции традиционного понимания метафизики и может добиться удовлетворения растущих экзистенциальных потребностей человека в современном обществе на основании философской методологической корректировки идеологических ориентаций общества. Таким образом, проблема влияния научно-технического прогресса на формирование онтологии человека может быть решена с помощью философии как научной формы мировоззрения и академической традиции, занимающейся рассудочно-рефлективным разрешением различных экзистенциальных вопросов.

Дробление науки на части и совершенствование технического обеспечения жизни в современном обществе представляют угрозу и для науки, и для онтологического статуса существования человека. Впрочем, наука рассматривается в довольно неоднозначном качестве и у Т. Куна, и у К. Поппера. Т. Кун эксплицирует антагонизм, существующий не между наукой и техникой, а внутри науки, ибо наука часто подавляет фундаментальные новшества, по причине того, что они неизбежно разрушают ее основные установки ^{[9, с. 24]}. Вместе с тем, взгляды К. Поппера достаточно сложно оформить в концептуальном виде. Он, как известно, настаивал на том, что научное знание может рассматриваться в том числе и как «бессубъектное» ^{[9, с. 324]}.

Обращаясь к исследованиям методологов науки, посвящённым существу науки, следует констатировать тот факт, что проблема влияния научно-технического прогресса является и проблемой исконной сути того, что есть наука. Предметно-конкретный, взятый из социологии знания, взгляд на существо науки, в рамках которого интерпретируется философия как наука, совпадает с традиционным философским взглядом на науку, в рамках которого эксплицируется метафизика в качестве необходимости.

Иначе говоря, речь идёт о совпадении предметно-семантических экспликаций у К. Поппера, Т. Куна и позднего М. Хайдеггера. Современная наука не есть что-то само собой разумеющееся ^{[16, с. 339]}, ибо наука – способ познания, притом решающий, каким для нас предстаёт, в определенном смысле, и сущее ^{[16, с. 331]}.

Томас Кун и Карл Поппер видели в антагонизме научного и технического опасность для науки. К. Поппер писал, что солидарен с Т. Куном в «критичности науки» ^{[9, с. 322]}, каковой – то есть, исходя из его тезиса – «критичной» – она и должна быть, даже по отношению к собственному существу. Т. Кун, в частности, пытался закрепить методы научного открытия в классификации и сделать их методологическими стандартами научного исследования ^{[9, с. 47, 63]}. К. Поппер, наоборот, критикуя парадигмарность Т. Куна, видел проблематику науки в современной её интерпретации вне философской традиции досократиков ^{[9, с. 322-323]}, актуализируя науку как «миф концептуального каркаса». По этой причине довольно сложно соединить противоречивые позиции о существе науки и однозначно судить о том, каким образом наука и техника исторически воздействовали на изменение онтологической ориентации человека.

Сама по себе смена научных парадигм Томаса Куна в его работе «Структура научных революций» описывается как реакция на кризис, а исследование строится на основании историографического анализа с использование теоретического обоснования. В связи с этим заключения Т. Куна о существе научного знания не могут быть использованы при анализе факторов, воздействующих на изменение онтологической ориентации человека в мире.

Вследствие того, что философия исследует «философски», то есть абстрактно (с точки зрения «единства» познания) ^{[11, с. 47]}, концепция Томаса Куна, которая в рамках данного исследования может быть обозначена как социология знания, не может быть использована при анализе влияния научно-технического прогресса на онтологию человека. Концепция «Мифа концептуального каркаса», изложенная Карлом Поппером, несомненно, более ярко отражает влияние знания на формирование онтологических ориентаций мышления в ходе исторического процесса.

Стоит отметить, что фактор передачи научного опыта является наиболее эффективным и результативным, поскольку именно он предполагает наследование онтологических ориентаций в академических традициях в индивидуальных и социальных значениях, преемственность которых может быть экспериментально подтверждена с позиций историографии.

Относительно влияния техники на становление материальной и духовной культуры человека следует сказать, что онтологические ориентации личности могут быть интерпретированы как процессы наследования опыта, которые актуализировались через предметно-образную рефлективную деятельность рассудка. Онтологический статус ориентаций разума человека индустриального и постиндустриального общества в наши дни ставится под сомнение, а, поскольку влияние техники на психику субъекта огромно, говорить об онтологическом статусе научно-технического процесса беспочвенно.

Отметим также, что зафиксированная с помощью историографии причинно-следственная связь между научно-техническим прогрессом, поведением человека и его мышлением может быть рассмотрена и с позиций онтологии человека. Философское определение техники возможно разделить на две части: на «инструментальную», акцентирующую внимание на технике как средстве, и на антропологическую, представляющую технику как качество деятельности человека ^{[16, с. 306-307]}. Однако инструментальное определение техники не позволяет говорить о раскрытии её существа ^{[16, с. 307-308]}, что в известной степени осложняет проработку проблемы воздействия техники на понимание человеком смысла бытия. Предметная область познания и иногда даже смерть в различных философских традициях: у И. Канта, М. Хайдеггера, П. Наторпа, Р. Штаммлера, Г. Когена, у Х. Файхингера, Й. Кона, Э. Кассирера, зачастую рассматривается с позиции кантовской «вещи в себе» ^{[17, с. 89]}.

Мы же согласны с тем, что человек «a priori» познает о вещах лишь вложенное в них им самим ^{[8, с. С.509]}. Более того, все три значения понятия «вещь в себе» (объект, субъект и связь между ними) составляют в системе И. Канта предмет основного вопроса философии. ^{[3, с.16]}.

Восприятие кантианских идей в отечественной философии происходило сквозь призму школ неокантианской методологии ^{[9, с. 3]}, а начало двадцатого века было ознаменовано бурным расцветом неокантианской философии ^{[2, с. С.4]}. Именно это детерминировало распространенность тезиса о том, что имя вещи и вещь неотделимы друг от друга ^{[4, с. С.25]}.

В настоящее время довольно сложно судить об образе восприятия техники в будущем и о ее способности к полному подчинению человеческого бытия. Однако философия техники как эпистема мышления, сложившаяся уже в ХХ веке, пытается ответить на этот вопрос.

Как известно, воздействие технического на формирование онтологических ориентаций человека оказывается заложено в «явлении человеку» «технической вещи». Культ массового потребления формирует утилитарное отношение человека к окружающей действительности и не позволяет ему задумываться о сущностном значении вещей в их данности. Общедоступный характер продуктов массового производства, отличных от художественных творений, нивелирует возможности онтологической ориентации в мире. Также на формирование онтологических ориентаций влияет и тенденция переоценки роли техники в жизни человека, что в значительной степени подрывает основы традиционных культурных ценностей в массовом сознании. Многочисленные социальные проблемы на уровне мышления субъектов и их поведения связаны с отношением к технике как самосущной форме человеческого бытия, а не как к возможному способу существования, упрощающему жизнь.

Однако не вполне корректно утверждать, что лишь научно-технический прогресс непосредственно влияет на формирование новой онтологической модели ^{[23, с. 322-336]}, по той причине, что современная техника в первую очередь есть средство для достижения целей ^{[16, с. 307]}. Наоборот, речь идёт о тотальной ликвидации онтологической проблематики мышления субъекта, а обоснование отрицания философии, метафизики и нравственности видится в экономических выгодах, в глобальной интеграции и в упрощении существа человеческой жизни.

Есть разные взгляды на существо научно-технического прогресса, и на этот счёт активно ведутся дискуссии. Мифологическая, обыденная и повседневная картины мира и способы мышления не позволяют в сущностном виде эксплицировать соотношение элементов в процессе технического развития, и лишь философская форма мировоззрения способна осуществлять движение в сторону понимания существа техники и задач, которые техника сможет решить в будущем.

Примечательно также и то, что современные концепты интерпретации науки и техники в их взаимодействии заложены, безусловно, в традиции современной немецкой философии Юргеном Хабермасом. Научный интерес представляет дуалистический дискурс развития науки и техники в своём противопоставлении. И в частности, этой теме уделяет особое внимание Наиль Фархатдинов, для которого техника, подменяющая собой науку, является сферой, которая начинает «заказывать» качество и направленность методологий поиска истины ^{[12, с. 64]}. Причем этот процесс видится им не в рамках определенного мировоззрения, а в рамках ориентаций совершенно иного онтологического поля исследования, который на данный момент так и не прояснён в полной мере в пределах различных философских и этических дискурсов ^{[12, с. 64]}. И это неудивительно – об этом же предупреждал еще Мартин Хайдеггер ^{[16, с. 331]}.

Проблема интерпретации процессов воздействия техники на жизнь современного человека коренится в модели онтологического ориентирования в изменившемся с помощью техники мире. Новое мышление ^{[19, с. 7]} и новое поведение – именно таким образом необходимо характеризовать способ экзистирования современного человека в мире в эпоху преобладания технических устройств над традиционными формами коммуникации и деятельности в целом.

Феномен «нового» является преобладающим средством экзистирования не для традиционного способа (образа) жизни и не по сравнению с ним. Он является средством экзистирования в информационном пространстве и обществе. Наука перестаёт быть наукой и становится частью идеологии, поэтому взаимное проникновение мифологического способа познания и утилитарно-техническая демаркация бытия человека формируют новую этическую культуру человека, которая может быть названа новой онтологией человека. Последняя, меняясь под влиянием науки и техники, выдвигает все новые «правила игры», «перекраивая» повседневную культуру цивилизации. Согласно Ю. Хабермасу, цивилизация диктует постановку вопроса о существе самих наук ^{[15, с. 126]}.

Если говорить об онтологических, касающихся непосредственно человека, ориентациях, трактовка науки в эпистемологии значительно отличается от принципов, которые были заложены в её основу методологами социологии знания, такими как Карл Мангейм и Макс Шеллер, методологами некантианского видения науки, П. Наторпом и Р. Штаммлером.

Например, социология знания может быть наукой о созидании, об организации и об изменении социализирующейся жизни, но также и наукой о включенности произведений культуры в жизнь общества ^{[10, С. 285]}. Также социология знания помогает нам понять, в каком поколении, за какой промежуток времени данное структурное образование распространяется в различных слоях общества ^{[21, c.38]}.

Бессубъектное научное знание ^{[9, с. 324]}, о котором говорил К. Поппер, сродни феномену европейского нигилизма, а при экспликациях научно-технического прогресса в массовом сознании этика нигилизма прослеживается с достаточной очевидностью. Нигилизм говорит об одном: высшие ценности обесцениваются ^{[18, с. 13]}. И применительно к науке это очевидно ^{[11, с. 204]}.

Следует констатировать тот факт, что современная наука давно вышла из тех гносеологических рамок познания, которые были заложены при её основании. Однако не следует забывать и о том, что дискурс о существе научного развития не закончен, а представляет собой некий спектр вариативных форм построения суждений. К примеру, Юрген Хабермас определял существо современной науки и техники через «прогрессирующую рационализацию» общества ^{[15, с. 50]}, которая явилась выражением протестантской традиции капиталистического общества. Сложно не согласиться с последним, поскольку Хабермас истоком интерпретации науки и техники при необходимости рациональности считает веберовскую традицию ^{[15, с. 50]}. Таким образом, индустриализация имела своим истоком расширение власти человеческого общества над миром, что и формировало в дальнейшем иную телеологию бытия и онтологию человека.

В последнее время все чаще поднимается вопрос о существе техники на уровне академического философствования, использующего различные философские традиции и парадигмы мышления. Среди большого количества исследований по данной проблематике встречается немало научных и философских интерпретаций, определяющих роль техники в качестве основополагающей детерминанты в формировании и антропологической, и онтологической системы координат современного человека.

Техника, будучи феноменом культуры, выходит далеко за пределы последней и влияет на мышление человека и на становление поведенческих моделей. Это связанно с глубоким вторжением технических устройств в повседневную жизнь человека. На основании футурологических прогнозов и понимания истории как всеохватывающей эволюции человеческих обществ в направлении к некоей конечной цели ^{[14, с. 13]} можно предположить, что влияние техники на формирование онтологических ориентаций человека будет возрастать.

Угроза для человека со стороны научно-технического прогресса, среди прочего, состоит в том, что уже в настоящее время происходит замена работников автоматизированными механизмами. При этом высокая конкуренция в сфере производства может вызвать социально-политическую нестабильность в мире и породить некую «пост-этику», совмещающую элементы мультикультурализма, нигилизма и коммунизма.

О глобальной замене человека автоматизированными устройствами, способными выполнять многочисленные алгоритмические операции, с позиций научного мышления, не приходится говорить, поскольку влияние технического прогресса затрагивает производство, сферу обслуживания и сферу технического обеспечение жизни человека. Однако качество человеческой коммуникации определяется умением пользоваться высокотехнологическими устройствами и соответствием высокотехнологических устройств последним, внедрённым в производство или в сферу коммуникации, научно-техническим разработкам, что не может не настораживать.

Противоречие между вторгающимися в повседневную жизнь современными техническими устройствами и предметами материальной культуры прикладного значения наносит серьёзный удар по классической консервативной онтологии человека. Этот процесс подразумевает качественное изменение психической жизни и количественную перестановку элементов языка в мышлении, что может вызвать когнитивный диссонанс в картине мира познающего субъекта. Процесс внедрения технических устройств в повседневную жизнь следует эксплицировать на уровне «моральной философии» или на уровне философии морали. При этом существует убеждение в том, что техника никогда не опережала человеческое мышление и не опережает его ^{[1, с. 8]}, а сам процесс научно-технического развития детерминирован растущими потребностями общества.

Высокий уровень благосостояния, обеспечиваемый технологически ориентированным капитализмом ^{[14, с.8]}, формирует антифилософскую направленность вследствие высокого темпа жизни. Элементы структуры технократического дискурса рассматриваются в первую очередь на уровне массового сознания. Последнее порождает образы будущего, которые являются, в сущности, спекулятивными воззрениями и не могут быть отнесены к производным научного мышления.

Как отмечает Х. Арендт, «безумием» научно-фантастической литературы, к сожалению, до сих пор никто ещё всерьёз не встревожен ^{[1, с. 8]}, а между тем знакомство с ней даёт возможность понять, каким образом техническое будущее и понимание сущности техники в современном мире на уровне массового сознания превращается в спекуляцию. Очевидным является тот факт, что научная и философская онтологическая ориентация человека в мире является наиболее адекватным способом познания окружающей действительности, поскольку отстранение от процесса мифологизации массового сознания происходит лишь в академических традициях поиска новых дискурсивных интерпретаций событий ХХI века. Однако возможности для экспликации технических вопросов в научно-философских дискурсах естественным образом создает и научно-технический прогресс, который при последующей трансформации обыденной культуры мышления формирует почву для инверсии онтологической структуры человека и необходимость в постоянном изменении онтологической ориентации.

В заключение следует подчеркнуть, что при наличии накопленной социумом информации относительно интерпретации техники и технического на сегодняшний день не существует целостной теории, способной рассмотреть проблему воздействия техники на природу человеку в обобщенном виде, с помощью эпистемологии. В современных реалиях интерпретация техники в этико-философском формате возможна как предметная область единства культурной антропологии, социологии знания и сравнительной эпистемологии.

Философия техники с позиций экзистенциальной философии является проблемным семантическим образованием. Деятельность человека, существующие и формирующиеся формы общественного сознания, многообразие мыслительных операций – всё это соединяется в одну общую проблемную область, которая именуется «философия техники». Именно вследствие обозначения перспективы исследуемой проблемной области «технического» в настоящем, в рамках актуальной релятивистской методологии, уместно говорить о том, что человечество сможет выйти из надвигающегося глобального этического и онтологического кризиса.