Educational dimension of cultural policy of the Russian Empire and the “Ukrainian question” in the XIX century

Aleksandrovskii Ivan Sergeevich External Doctoral Candidate, the department of Philosophy, Moscow State Institute of International Relations of the Ministry of Foreign Affairs of Russia 119454, Russia, g. Moscow, ul. Prospekt Vernadskogo, 76 dsp.sup@yandex.ru Other publications by this author

Постепенный переход в Европе от полиэтнических империй к национальным государствам обусловил формирование новой отрасли государственной политики – культурной. C содержательной точки зрения, культурная политика включает в себя различные мероприятия и соответствующую нормативную и институциональную базу, которые имеют целью включение всех жителей государства в единое поле культурных и социокультурных смыслов. Формирование такого поля требует больших усилий – смыслу нужно формулировать, обеспечивать их воспроизводство с помощью технологических достижений, научной и научно-просветительской работы, креативных и творческих форм деятельности. С помощью механизма воспроизводства культурных смыслов культурная политика формирует определенную индивидуальную и коллективную картину мира, которая включает в себя представления о прошлом, обобщенную характеристику ошибок и достижений прошлого, базисные ориентации и ценностные установки, позволяющие зафиксировать и интерпретировать самоидентификацию групп и индивидов. Результат культурной политики – это создание коммуникативного поля («образа жизни»), в котором созданные представления, образы и ценности реализуются на практике ^[15].

В условиях Российской империи данное определение культурной политики включало в себя множество направлений, наиболее важными из которых можно назвать сохранение культурного наследия (этнографические экспедиции, систематизация корпуса исторических источников), распространение культурного продукта (расширение системы образования, создание условий для издательской деятельности), формирование культурной инфраструктуры (музеи, театры, соответствующие ведомства) подготовку кадров и нормативно-правовой базы в сфере культуры.

В условиях серьезных внешних вызовов и дальнейшей модернизации экономики, Российская империя перешла от коллегиальной к министерской системе управления. Этот процесс затронул не только традиционные сферы государственного управления (такие как армия, промышленность, финансы), но и сферу культурной политики. Данная сфера государственной политики, в основном, оказалась в ведении Министерства народного просвещения. Это ведомство осуществляло важную функцию – организовывало и упорядочивало процесс обучения, обеспечивало единую систему образовательных стандартов. В то же время, отдельного министерства в сфере культуры и культурной политики создано не было, а существенный блок вопросов, связанный с политическими проявлениями культурных процессов, оказался в ведении МВД, Министерства государственных имуществ и даже Собственной Его Императорского Величества Канцелярии. Именно поэтому культурная политика Российской империи во многом сводилась к этнонациональной или этнокультурной. Иными словами, Россия столкнулась с вызовом собственной поликультурности: прежде чем формировать единые культурные смыслы, предстояла большая работа по инвентаризации имеющихся достижений и встраиванию их в желательный для властей политический контекст. В этих условиях можно выделить такие направления культурной политики Российской империи, как унификацию культурных и образовательных практик, увеличение роли русского языка в публичной и частной коммуникации, закрепление лояльности населения действовавшему политическому режиму, создание сети образовательных и научно-просветительских учреждений и регулирование литературных процессов (цензурирование «толстых» журналов и издаваемых книг).

Проводимая имперскими властями унификация достигла определенных результатов, хотя точной шкалы успешности и неуспешности в таком сложном вопросе предложить, вероятно, нельзя. Как отмечает А.С. Миронов, унификация вела к формированию общего культурного поля, к отказу отдельных народов от спорных и вызывающих неприятие культурных практик. В частности, «включение в состав Российской империи территорий Северного Кавказа сопровождалось постепенным отказом населявших их народов от целого ряда норм шариатской культуры того времени – таких, как кровная месть, многоженство, рабовладение и пр.» ^[11].

Все же, если сопоставить институциональную базу преобразований в культурной сфере и полученные результаты, можно прийти к выводу, что в Российской империи не удалось сформулировать целостную культурную политику, а реализация отдельных проектов и реформ в культурно-образовательной сфере не обеспечивала долгосрочных преимуществ населению и властям империи. Культурная политика России в XIX столетии делала немалый акцент на унификации, но, в итоге, разделялась на несколько отдельных направлений государственной политики – в зависимости от особенностей конкретной окраинной или недавно присоединенной территории. Вероятно, унификация с помощью диверсифицированного набора инструментов была, в конечном счете, недостижима, поскольку содержательное применение этих инструментов могло вести к диаметрально противоположным результатам.

По мнению Н.А. Михеевой, нужно различать стратегический и тактический уровни культурной политики, что подразумевает наличие различных методов и инструментов при реализации стратегии культурной политики и при решении текущих проблем культурного пространства. Стратегический уровень культурной политики подразумевает большое внимание к определению целей и ориентиров, формулировке принципов и идеалов, то есть отвечает за нормативную составляющую культурной политики (что делать правильно, а делать неправильно). Напротив, тактический уровень культурной политики – это рутинные мероприятия, реализация выбранной стратегии на практике ^[12].

Не вызывает сомнений тот факт, что имелись внешние ограничения для реализации культурной политики Российской империи – прежде всего, ограничения, заложенные в самом российском обществе. В этом отношении отдельного упоминания заслуживает фактор культурной дистанции между имперским народом (русские, великороссы) и интегрируемым этносом – то есть совокупность различий в укладе жизни, традициях, языковой и культурной идентичности. Оказалось, что сложно было не только сблизить этнические группы с большой культурной дистанцией, но и этносы и субэтнические группы, отличия которых от русского культурного контекста не были значительными и объяснялись локальной спецификой (географической, исторической, конфессиональной). Это требовало гораздо больших усилий и нюансированного подхода к местной специфике в условиях формирования современных политических наций ^[10].

Одной из таких формирующихся наций были малороссы или украинцы, чьи лингвистические и культурные особенности постепенно стали восприниматься как политические. Если сначала интерес к малороссийской специфике в России был интересом к тому, что считалось частью русского культурного наследия, то затем, под влиянием идей исторического романтизма украинская специфика стала считаться основанием для признания самостоятельности украинской культуры и истории. Конечно, многие украинофилы не ставили вопрос так резко, предпочитали говорить о нескольких разновидностях русского народа, что вполне укладывалось в официальную теорию «триединого народа» ^[9].

Проводником идеи самостоятельности для многих украинофилов в XIX столетии стали идеи панславизма. Панслависты подчеркивали, что и малые, и большие народы имеют право на отдельное существование, а славянские народы, находящиеся в составе нескольких полиэтнических империй должны объединиться в федерацию. Требования федеративного объединения славян обуславливалось необходимостью культурного развития и взаимообогащения, а также политической целесообразностью – важностью защиты от возможных внешних посягательств. Хотя федеративный аспект панславизма в меньшей степени разрабатывался украинофилами, им была свойственна общая нацеленность на изменение существующих границ в Восточной и Южной Европе, а также требование демократического управления (практически единственной федерацией в то время были США). Это проявилось, например, в проектах Кирилло-Мефодиевского общества: глава славянской федерации – президент, общий язык – русский, но столица федерации – в Киеве ^[2].

Важнейшим инструментом реализации культурной политики Российской империи была политика в сфере образования – создание новых школ, средних и высших учебных заведений, регулирование состава учащихся и содержания образовательных программ (в том числе, языка обучения). Важнейшим институтом образовательной политики было Министерство народного просвещения, учрежденное в 1802 году. На начальном этапе реализации общеимперской образовательной политики (при Александре I) удалось сделать немало: были созданы новые университеты (Виленский, Дерптский, Казанский, Санкт-Петербургский, Харьковкий) и несколько учреждений среднего образования – лицеев и гимназий, открытых только для представителей дворянского сословия. Можно заметить, что большинство университетов было открыто в инокультурной среде (за исключением университета в столице империи): на базе университетов были созданы образовательные округа, с помощью которых было удобнее администрировать образовательную сферу.

Появление высших учебных заведений способствовало концентрации украинофилов-интеллектуалов на исторических и филологических кафедрах, подтолкнуло объединение их творческих усилий. Например, в Харьковском университете начали издаваться первые периодические издания национально-культурной направленности: «Украинский вестник», «Харьковский Демокрит», «Харьковские известия», «Украинский альманах» и ряд других. В 1834 году был дан дальнейших толчок к консолидации умеренных украинофилов: в Киев был переведен Волынский лицей, которому, после реорганизации, был дан статус университета. Задача Киевского университета в контексте имперской культурной политики состояла в сдерживании польского культурного влияния ^[5]. Уже в 1865 году в Одессе на базе Ришельевского лицея был создан третий университет на малороссийских землях – Новороссийский.

Образование крестьян – основной части будущей украинской нации – долгое время находилось в сложном положении. Во-первых, даже начальное образование в государственных и церковно-приходских школах нередко было платным, что заметно сужало круг претендентов на его получение. Во-вторых, система начального образования была чрезвычайно запутанной в течение всей первой половины XIX столетия. В 1807 году Александр I разрешил крестьянским детям учиться в больших и малых городских и приходских школах во внерабочее время (в частности, зимой). В 1842 году императорским указом планировалось учредить начальные школы в каждом селе, но затем было решено ограничиться одной школой на волость: при этом, занятость крестьянских детей уже не принималась во внимание. Постепенно система начального образования стала очень сложной: имелись школы грамоты, одноклассные и двуклассные школы, писарские школы – в введении Синода Русской Православной Церкви; также имелись школы, подчиненные Министерствам просвещения и государственных имуществ. Такая сложная структура подчинения обусловила небольшое количество школ и учащихся: так на 1842 год в Киевской губернии насчитывалось только 225 церковно-приходских школ с 2006 учащимися, а также 6 приходских училищ, 1 уездное училище, 3 писарские школы с несколькими сотнями учащихся ^[6].

Во второй половине XIX в. начинает уделяться большее внимание народному образованию. Численность начальных школ выросла с 1856 по 1896 гг. с 8 до 79 тыс., в которых обучалось до 4 млн. человек. И, тем не менее, большая часть простого народа оставалась безграмотной. Государственная политика по отношению к просвещению испытывала постоянные колебания, поскольку именно среди образованных людей распространялось вольнодумство, стремление к преобразованиям. В периоды реакции и ужесточения внутренней политики усиливался государственный контроль за образованием, затруднялся доступ в учебные заведения, ограничивалась их внутренняя автономия ^[14].

Однако, российская культурная политика не была целостной, а скорее точечной – по крайней мере, в украинском вопросе. Либеральные реформы Александра II привели к появлению воскресных школ на украинском языке и так называемой «народной педагогики». Сформировался корпус украиноязычной учебной литературы: «Букварь южнорусский» Т. Шевченко, арифметика Д. Морозова, грамматика П. Кулеша. В 1862 году в Петербурге некоторое время существовала Временная педагогическая школа для подготовки учителей начальных классов. Однако затем в 1863 году преподавание на украинском языке было временно запрещено (в разных формах – до 1905 года), а все воскресные и начальные школы вошли в систему Министерства образования как начальные народные училища. Хотя вопрос преподавания на украинском (малороссийском) наречии периодически обсуждался, после образовательной реформы 1864 года преподавание на территориях современной Украины велось на одном из трех языков: русском, польском и немецком. Неудивительно, что охват образованием был невелик: к концу XIX века начальным образованием не было охвачено до 70% детей в юго-западных губерниях ^[4].

В условиях определенного образовательного вакуума появление альтернативного проекта было практически неизбежным. Власти Российской империи не в достаточной мере учитывали особенности расселения украинцев, в частности, проживание значительного их числа в соседней Австро-Венгерской империи, а также выезд большого числа украинцев в Новый Свет ^{[7] [8]}. Между тем, административное сдерживание формирования собственно украинской культуры привело к тому, что центр производства культурных смыслов сместился из Харькова и Киева в австрийский Лемберг (Львов). Более того, миграция активистов украинофильских групп из Российской империи (например, М.П. Драгоманова) заставила галицийских и буковинских интеллектуалов более четко зафиксировать, что украинцы вне зависимости от государства проживания составляют единый народ, хотя ранее имелись и иные точки зрения ^[13]. Таким образом, российской культурной и образовательной политике не удалось добиться цели унификации культурного пространства в юго-западных губерниях. Причины неуспеха российской культурной политики нуждаются в дальнейшем осмыслении и обобщении, поскольку сходные процессы дезинтеграции могут актуализироваться и в настоящее время ^[3]. Интересно, что опыт России, видимо, учтен некоторыми зарубежными государствами ^[1].

В целом, образовательная составляющая культурной политики Российской империи в XIX веке, вероятно, сталкивалась с проблемой нехватки ресурсов, со сложной сословной системой и, как следствие, большой локальной правовой спецификой (наличие, например, городов магдебургского права). Иными словами, соотношениe возможностей и ограничений российской культурной политики предопределяло скромные возможности: в таких условиях могло бы выручить разумное целеполагание, однако в условиях постоянного расширения империи и роста сложности управленческих процессов это было практически невозможно.