Turgenev Places in Memoirs and Prose by Russian Migrant Writers of the First Wave

Tishina Irina journalist at House of Russian Emigre Community named after Alexander Solzhenitsyn 109240, Russia, Moscow Oblast, Moscow, str/ Nizhnyaya Radishchevskaya, 2 tishina70@mail.ru

По мнению большинства русских писателей-эмигрантов первой волны, основной их задачей, а шире – миссией, было осуществление культурного посольства дореволюционной России в странах их проживания, то есть сохранения и популяризации культурного наследия своего Отечества за его пределами. Определение сути русского беженства - «Мы не в изгнании, мы – в послании», высказанное впервые Н. Н. Берберовой и поддержанное И. А. Буниным, З. Н. Гиппиус, Д. С. Мережковским, Б. К. Зайцевым и другими деятелями Русского зарубежья, - стало смыслообразующим в процессе поиска своего места в инокультурном окружении для основной части русских гуманитариев. «Культурные границы» современного мира таким образом приняли ту не совпадающую с политическими границами конфигурацию ^{[7, с. 236]}, которая и по сей день не теряет своей актуальности и сохраняет своеобразие.

Воплощением подобного «культурного посольства» России в Европе для писателей русской эмиграции первой волны стал Иван Сергеевич Тургенев, чей многолетний опыт межкультурной коммуникации, способность эффективно творить на чужбине и само творчество ^{[2, с. 230]}, обращенное к России и ее чаяниям, могли служить ориентиром и для его соотечественников спустя более трех десятилетий после смерти писателя. Актуальность тургеневского опыта и тургеневского творческого наследия – неотъемлемой части общенационального культурного наследия - для русских поэтов и прозаиков за рубежами России подчеркивали Б. К. Зайцев и П. Н. Милюков, К. Б. Бальмонт и З. Н. Гиппиус.

Отметим, что данный вопрос сегодня имеет не только сугубо историко-культурное значение – роль «Русского зарубежья» в современной межкультурной коммуникации (даже с учетом ее глобализационного контекста ^{[10, с. 16]}) трудно переоценить: те ценности и смыслы, которые развивает сегодня Европа, тесно связаны с «миграцией смыслов», создающих, помимо прочего, пространство диалога ^{[6, с. 6-34]} различных культур.

Особое значение в данной связи приобретает символизация пространственных локусов, позволяющая фокусировать взгляд контрагента диалога на значимых для его собеседника культурных акцентах ^[11]. Так называемые тургеневские места – место действия «Записок охотника» и других произведений писателя, окрестности родовых имений «Спасское –Лутовиново» и «Тургенево» в Тульской и Орловской губерниях - невозможно было увезти с собой в изгнание подобно любимым томикам «Дворянского гнезда» или «Отцов и детей» и сохранить вне родины как национальное достояние. Однако с течением времени в сознании, а затем и в творчестве писателей русской эмиграции первой волны из осязаемой, материальной плоскости тургеневские места «переместились» в иную – духовную – сферу и стали неотъемлемой частью общенационального духовно-культурного пространства. Воспоминания о тургеневских местах вызывали у писателей-эмигрантов целый ряд ассоциаций с Отечеством и отечественной культурой и литературой, с чем-то исконно русским, «почвенным», несмотря на известный тургеневский европеизм. Тургеневские места стали играть совершенно особую роль и в процессах сбережения национального самосознания и культурной самоидентификации русских в изгнании, что нашло свое отражение в мемуарной и художественной литературе русской эмиграции.

Первые «обозначения» тургеневских мест на литературной карте Русского зарубежья, сделанные на чужбине, принадлежат Борису Константиновичу Зайцеву. Интерес Б. Зайцева к тургеневской тематике не случаен, поскольку Борис Константинович - «писатель-орловец», земляк И. С. Тургенева, до эмиграции - владелец имений в Орловской, Тульской и Калужской губерниях. В двух романах из знаменитой зайцевской трилогии так называемых литературных биографий – в романах «Жуковский» и «Жизнь Тургенева» - писатель очерчивает границы уникального топоса в Центральной России, где родилось большинство русских писателей и поэтов первого ряда. В «Жуковском» в первых же строках повествования о родине поэта в селе Мишенском под тульским Белевом он отмечает: «В необъятной России как бы область известной гармонии – те места Подмосковья, орловско-тульско-калужские, откуда чуть не вся русская литература и вышла». ^{[3, с. 19]}

В романе «Жизнь Тургенева» первые строки – описание родины И. С. Тургенева – Орловской губернии, заканчиваются словами: «Это предчерноземье. Место встречи северно-средней Руси с южною. Москвы со степью. К Западу заходя в Калужскую, к северу в Московскую, области Тулы и Орла являются как бы Тосканою русской. Богатство земли, тучность и многообразие самого языка давали людей искусства. Святые появлялись в лесах севера. Тургеневы, Толстые, Достоевские порождены этими щедрыми краями» ^{[4, с. 185]}.

Возможно, сравнение тульско-орловской земли с итальянской Тосканой навеяны Зайцеву книгой его друга П. Муратова «Образы Италии». Сравнение центральной России с итальянской провинцией – несомненно, специфический взгляд русского писателя в эмиграции, пользующегося, в том числе, и европейской «оптикой».

Зайцев понимал, что читателями романов будут не только представители старшего поколение русских беженцев, но и их дети и внуки, никогда не жившие в России или увезенные из нее в раннем возрасте. Отсюда – и «общеевропейские» сравнения, и стремление сохранить, запечатлеть в деталях, в оттенках «русскость» навсегда ушедшего помещичьего быта через описание тургеневского имения в Спасском-Лутовинове. Сама тургеневская усадьба – микрокосм, маленькое государство, средоточие всего, что формировало духовный мир и будущую творческую лабораторию И. С. Тургенева.

Вначале Б. Зайцев дает конкретные координаты имения, а затем воспроизводит масштаб его, обозначая во времени: «…Огромное барское поместье, в березовой роще, с усадьбой в виде подковы, с церковью насупротив… В начале прошлого века это как бы столица маленького царства, с правительством, чиновниками, подданными. Даже колонии были: разные подчиненные имения и села, всякие Любовши, Топки, Холодовы…» ^{[4, с. 185]}.

Затем автор романа воспроизводит удивительный мир живой природы, населяющий Спасское, особенно – мир птиц, к которым маленького Ивана тянуло с раннего детства: «Мало ли всяких иволг, кукушек, горлинок, малиновок, дроздов, удодов, соловьев, коноплянок жило в спасском приволье? В дуплистых липах гнездились скворцы… Вокруг дома – реющая сеть ласточек…» И, конечно же, мир пчелиный: «Зной – тишина, белая зеркальность вод, цветенье лип, пчелы, смутный, неумолчный гул в парке полутемном…» ^{[4, с. 185]}.

Автор романа, принадлежа к тому же классу помещичьего сословия, что и Тургеневы, тем не менее, далек от идеализации дворянского быта, дворянской культуры в целом: писатель «не забыл» упомянуть о положении дворовых и крепостных крестьян имения, о деспотических наклонностях и сложном характере Варвары Петровны Тургеневой, не смягчая их нравственную оценку. Мир дворянской усадьбы – миф, воспоминание, символ потерянной России, — явлен писателем-эмигрантом всесторонне и объективно для того, чтобы сохранить всю полноту его бытия и понять истоки мировоззрения и творческого начала И. С. Тургенева, ставшего символом России за ее рубежами.

Особую смысловую нагрузку тургеневские места и упоминания о И. С. Тургеневе несут в произведении И. С. Шмелева «Пути небесные». Книга Шмелева «балансирует» между художественным произведением и документальным повествованием, поскольку писатель изобразил черты личности и нюансы биографии реальных людей: главный герой романа – дядя супруги писателя Виктор Алексеевич Вейденгаммер. Из биографии И. С. Тургенева мы знаем, что оба брата – Иван и Николай Тургеневы – учились в Москве в частном пансионе Вейденгаммера, и в романе Шмелева на первых же страницах автор указывает на происхождение своего героя из семьи основателя «благородного пансиона» для дворянских детей.

Писатель добавляет к тому же, что в семье хранилось воспоминание, «как старик Вейденгаммер заставил раз юного Тургенева ходить в талом снегу по саду, чтобы расходить навалившееся “весеннее онемение”…» И такому же «воспитанию», обращает внимание автор, подвергался и сам Виктор Алексеевич, и – «не без пользы». ^{[9, с. 82]}

Параллели с И.С.Тургеневым и героями тургеневских произведений — Базаровым и Лизой Калитиной — возникают в тексте и далее. К примеру, Вейденгаммер вспоминает о поре своего идеологического взросления: «Сороковые годы ознаменовались у нас увлечением немецкой философией, шестидесятые – естественными науками. В итоге последнего увлечения – крушение идеализма, освобождение пленной мысли, бунтарство, нигилизм…» ^{[9, с. 83]} Главная героиня романа – Даринька, как и упоминаемая в тексте произведения Лиза Калитина из тургеневского «Дворянского гнезда», по-настоящему религиозна, но, в отличие от Лизы, в монастырь не уходит, а выходит из него, дабы нести свой крест в миру…

В «Дворянском гнезде», по мнению автора предисловия «Опыт духовного романа» к книге Шмелева А. М. Любомудрова, человек и мир осмыслены в рамках секулярного сознания, а в «Путях небесных» - православного мировоззрения. ^{[9, с. 41]} В контексте православного мировосприятия герои Шмелева, восприняв назначение в неблизкий от Москвы и Санкт-Петербурга Мценск как веление свыше, отправляются в заповедные места «между Тулой и Орлом», где совсем недалеко от их нового имения располагается один из духовных центров России – легендарная Оптина Пустынь…

«В Уютове, под Мценском, - подчеркивает автор романа, - прошла самая важная часть жизни Дарьи Ивановны и Виктора Алексеевича». ^{[9, с. 507]} «Тихим июльским вечером» - любимым временем тургеневской прозы – они впервые увидели пасхальный Мценск, где «пахло свежими огурцами, земляникой, сеном с покошенных откосов, с берегов недалекой Зуши. Золотой купол белостенного собора открылся им на горе, и донесло разливный звон мценских колоколен…» ^{[9, с. 510]}

В семи верстах от Уютова, как оказалось, располагалось и тургеневское Спасское - Лутовиново. «Соседи, может быть, и знаменитого писателя увидят, познакомятся», - думает Виктор Алексеевич, слушая рассказы ямщика по дороге в новое имение. ^{[9, с. 519]} Отметим, что время завершения повествования второго тома – 1877 г., — третий том, вероятно, рассматривал бы события 1878 г., в котором И. С. Тургенев приезжал в Спасское за несколько месяцев до кончины брата Николая Сергеевича в селе Тургеневе, что располагается в 18 верстах. Из писем Шмелева И. Ильину следует, что в третьем томе «Путей небесных» писатель планировал «познакомить» своих героев с Тургеневым. ^{[5, с. 377]}

И. С. Шмелев вводит в роман еще одно «тургеневское лицо»— бывшую дворовую Варвары Петровны Тургеневой Аграфену Матвеевну. «Мудрая, богомольная» Аграфена перешла из Спасского в Ютово и «ютовских ребят выходила», пользуясь непререкаемым авторитетом. Аграфену уважают жители Ютова, любят воспитанные ею барчуки. Ей доверяет местная юродивая Настенька, и новые господа, конечно же, поняли и приняли простой и в то же время независимый ее характер. «…Из-под деспотички, какой была ее барыня, — рассуждает В. А. Вейденгаммер, — остаться такой, без единой черточки рабы!..» ^{[9, с. 528]}

Близость двух имений и контакты спасских и ютовских жителей подчеркиваются Шмелевым в описании празднования дня рождения Аграфены Матвеевны в Ютове: «В просторной, чистой людской сидели гости: ямщик Арефа, попадья с дочкой Надей, бывший бурмистр из Спасского и ребята Ютовы…» ^{[9, с. 530]} Присутствовал здесь и старший сын Ютовых – «в красной рубахе, с дубинкой», с нарочитой грубостью обращавшийся с новыми хозяевами имения, за что получил и смутивший его вопрос от Вейденгаммера: «Под Базарова запущаете или под Марка Волохова?..» ^{[9, с. 530]}

Старший Ютов «раскрылся», заведя разговор о покойной матери, а затем и о своей няне Аграфене Матвеевне: «Узнаете ее – оцените. Много повидала, много знает… Тургенев, как приедет из-за границы, посылает за ней повидаться. Много у него в рассказах от Матвеевны. Прочтешь «словечко» — Матвеевна наша!..» ^{[9, с. 534]}

Аграфена, по словам Ютова, хорошо знала Лукерью – «с хутора Алексеевки, помните – «Живые мощи»? ^{[9, с. 534]} Искренне удивившись, что новые хозяева не читали знаменитого тургеневского рассказа «Живые мощи» из легендарных «Записок охотника», Ютов воскликнул: «Это ведь здешнее, вся округа знает, из стариков. Там-то и есть это… “Красота Господня”». Спасский бурмистр Тихоныч, по словам Ютова, поведал ему о том, что муж Аграфены Василий Поляков – бывший возлюбленный Лукерьи,— «крепко друг друга полюбили, а кончилось “мощами”». «Матвеевна за святую почитает эту Лукерью», — добавил старший Ютов смущенному в свою очередь Виктору Алексеевичу, которому из рассказа только «помнилось что-то смутное…кто-то болел в сарае?...»

И. С. Шмелев как бы «дописывает» образ и биографию жены Василия Полякова в рамках другого художественно-документального произведения, другого места, но — в непосредственной близости к Спасскому, по сути помещая Ютово-Уютово в тургеневский культурный ареал, где герои литературных произведений существуют вместе с реальными людьми из окружения И. С.Тургенева, а тургеневские реминисценции придают этому ареалу еще больший объем. Не случайно появление в духовном романе Шмелева самого «христианского» рассказа Тургенева и его героев в свете одной из основных задач, стоящих перед автором: показать путь обретения веры неверующим интеллигентом.

Конечно же, в художественное пространство романа попали и толстовские места, находящиеся, как и Мценск, на линии соединения Тулы и Орла, в ареале «русской Тосканы». «Много надо прочесть, вырешить главное», — ставит перед собой новые цели на новом месте Виктор Алексеевич, — В Ясной Поляне побывать…» ^{[9, с. 523]}.«Здесь можно работать, думать, — утверждается в своих ощущениях главный герой романа. — Вздор, будто провинциальная глушь засасывает. Вся Россия живет в глуши и творит. Только тут можно уйти в себя, понять жизнь. Жить от земли, с народом, с его правдой… да, Толстой прав…» ^{[9, с. 522]}.

Поселяя своих героев в счастливое Уютово, Шмелев почти замыкает единое духовно-культурное пространство «Путей небесных», в которое, наравне с православными русскими святынями – Троице-Сергиевской лаврой, Страстным монастырем, Богоявленским собором в Елохове, московскими храмами Святителя Николая и мценскими храмами и монастырями, – «вписаны» заповедные места России, связанные с именами великих национальных писателей. Тургеневские места в этом пространстве и «тургеневском» времени образуют уникальный «тургеневский хронотоп», позволяющий понять авторский замысел романа и атмосферу, в которой предстояло «узнать счастье» и «очиститься» его главным героям…

Почему же места «русской Тосканы», где жили и творили титаны отечественной литературы, писатели русской эмиграции продолжали, как и на родине, называть преимущественно «тургеневскими»? Ответ на этот вопрос мы найдем в мемуарах «Прошлое» Николая Александровича Цурикова, литератора, видного общественного и политического деятеля Русского зарубежья, составленных из отдельных очерков, опубликованных в разные годы изгнания. Николай Александрович родился в Чернском уезде Тульской губернии, где неподалеку от имения его отца «Огничный хутор» находились имения сыновей Л. Н.Толстого – С. Л. и И. Л.Толстых, владения баронов Дельвигов и село Тургенево – родовая усадьба И. С. Тургенева по отцу.

«…Мы назвали свои места “тургеневскими” потому, — объяснял Н. А. Цуриков, — …что ряд увековеченных им и общеизвестных теперь мест суть подлинно существовавшие… Бежин луг, никому дотоле не известная Красивая Мечь, прославленная Касьяном, маленькая, незаметная у оврага Колотовка, где Яков Турок зачаровывал своей “Не одна во поле дороженька”…, — все они, не выдуманные, а существовавшие в наше время, находятся неподалеку от Спасского-Лутовинова… У Лескова наш быт, у Тютчева, Толстого, Фета наша природа, у Бунина вся наша и убогая, и прекрасная деревня… Тургенев сделал для нас больше: он, так сказать, воспел наши места, назвав их по имени, вот почему мы – провинциалы – с гордостью и называли их “тургеневскими”…» ^{[8, c. 208-209]}.

Для Н. А. Цурикова тургеневские места – малая родина, вспоминания о которой неотделимы от имени И. С. Тургенева. Очевидно, какой болью отзывались эти воспоминания в сердце мемуариста, однако долг свидетельствования призывал сохранить образы этих мест как общенациональное достояние — для тех, кто будет постигать свое Отечество только по книгам и рассказам родителей…

Таким образом, тургеневские места в художественной литературе и воспоминаниях писателей русской эмиграции первой волны стали определенным символом, семантическим знаком, вписанным в единое русское духовно-культурное пространство и несущим смыслы родины, «русскости», «почвенности» и, в то же время, через образ самого И.С.Тургенева входящим и в общеевропейский культурный контекст.