Philosophical study of sociopolitical meaning of nihilism

Sidorov Aleksei Mikhailovich PhD in Philosophy Docent, the department of Ontology and Epistemology, Saint Petersburg State University 199034, Russia, Sankt-Peterburg, g. Saint Petersburg, ul. Universitetskaya Nab., 7/9 s.idem@mail.ru Other publications by this author

      Говоря на уровне неоспоримых исторических банальностей, можно констатировать, что современность может быть определена через пост-религиозные  и пост-традиционные процессы секуляризации и гуманизации.  Доминирование научной рациональности в культуре  и обществе и капитализма в экономике привело к необратимому разрыву с традиционными практиками и жизненным миром. По-настоящему современное философствование начинается с осознания того, что не только вера в Бога, но и вера  в какие-либо секуляризированные эквиваленты Бога больше невозможна. Задача философского модерна в лице его главных представителей – Канта, Гегеля, Ницше, Хайдеггера, Адорно – заключалась в том, чтобы осмыслить смерть Бога в терминах человеческой конечности. С конца XVIII века проблемы модерна получили имя «нигилизма». Философское использование термина нигилизм восходит к Ф.Якоби и его «Письму к Фихте» (1799). Якоби называет современный ему идеализм, возникший из трансцендентальной философии Канта «нигилизмом». Идеализм, по мысли Якоби изничтожает  действительность как мира, так и самого субъекта. Историческая патология, связанная с процессами современности и получившая диагноз «нигилизм» заключается в двух основных неудачах. 1. Ценности модерна и Просвещения -  автономия, освобождение от внешних авторитетов, критическое использования разума, универсальных принципов, с точки зрения которых подвергаются критике религия, история, нравы, политика – в силу своего негативного, революционного  характера неблагоприятны для создания устойчивых моральных и социальных отношений. 2. Эти ценности не только не способствуют поддержанию общности людей, но и ведут к деградации отношений, описанной Вебером как рационализация и расколдовывание мира, Марксом – как отчуждение, Адорно – как господство инструментального разума, Хайдеггером – как забвение бытия. Задачей философии становится поиск ответа на проблему нигилизма – ответа, который был бы адекватен глубине разверзшейся бездне под ногами современного человека. Два самых известных «формообразования сознания», говоря по-гегелевски, возникших в этой ситуации – пассивный и активный нигилизм. Пассивный нигилист смотрит на мир как бы с некоей дистанции и находит его лишенным смысла. Он полон презрения к либеральному гуманизму с его остаточно-метафизической верой в прогресс и усовершенствование человечества, и вместо того, чтобы действовать в мире и пытаться изменить его, он сосредоточивается на себе, на подсчете своих удовольствий и страданий. В XIX и XX вв, при всем торжестве науки, были веками непрерывных революций, войн и  колониального  насилия. Только в Свободном государстве Конго, которое в течение 20 лет было во владении бельгийского короля Леопольда II, за эти годы погибло и преждевременно умерло от жестокой эксплуатации европейцами от 3 до 10 миллионов человек. События в Конго отразились в повести Дж.Конрада «Сердце тьмы», великой книги, имевшей влияние на жанр путешествий «вглубь» нигилистической души вплоть до фильмов «Агирре, гнев Божий» В.Херцога и «Апокалипсис сегодня» Ф.Ф.Копполы. Перед лицом возрастающей брутальности мира  пассивный нигилист сохраняет меланхолично-созерцательную позицию. Активный нигилист тоже полагает, что существование лишено смысла, но вместо созерцания и ухода в себя он выбирает разрушение старого мира и создание новой реальности. «Если в мире нет смысла, я сам создам его!». Именно активный нигилизм, в различных его формах, имел и имеет решающее влияние на историю последних двух столетий. Утопические и радикальные проекты, начиная с фаланстеров Фурье с их абсолютной свободой желаний до революций XX века вдохновлялись этой силой отрицания отрицания. Проблема философии, таким  образом, заключалась в том, чтобы найти адекватный ответ нигилизму.

     Дополнительная трудность состояла в том, что такой ответ не мог быть дан просто в рамках самой философии, ибо – как осознали наиболее проницательные мыслители эпохи, Ницше, Хайдеггер или Адорно – сама философия связана с теми силами, которые распространяют нигилизм. Философия заражена нигилизмом. Для Ницше – это традиция  метафизически-христианского обесценивания мира, для Хайдеггера – стремление к ничто в самом сердце новоевропейского принципа достаточного основания (ничто не происходит без достаточного основания – ничто безосновно), для Адорно – абстрактность философии, которая по сути является идеологией, соответствующей абстрактным отношениям в овеществленном обществе с господством  инструментальной рациональности. Так каким же в подобных обстоятельствах может быть ответ нигилизму? В истории модерна было представлено пять основных вариантов ответа. 1. Можно отрицать проблему нигилизма и философствовать как до-нигилистический религиозный метафизик, который способен (если читал Кьеркегора) даже вступить в полемику с философским модерном. Но может этого и не делать. Таково искушение для религиозной мысли, которая может быть даже неметафизической, стремящейся вообще ограничить сферу компетенции философии для того, чтобы открыть пространство для не-когнитивных религиозных чаяний. 2. Позитивистский агностицизм, который  не имеет метафизических убеждений, но и не считает это проблемой, а нигилизм рассматривает просто как симптом болезни европейской культуры XIX века. 3. Пассивное приятие нигилизма как судьбы, признание мира абсурдным и бессмысленным. При этом меланхолически констатируется,  что поделать с этим ничего нельзя. 4. Активный нигилизм, уповающий на тотальную революцию жизни. Такой нигилизм имеет много форм – это романтическое стремление к преображению жизни через искусство, марксистская революция, фашистская революция, ницшеанский антигуманизм, и вообще характерное для такого рода концепций сочетание фихтеанской спонтанности и суверенности действия с фурьеристскими утопиями свободного желания, которое в последний раз нашло выражение в Ситуационистском интернационале. Достаточно вспомнить фразу одного из лидеров Ситуационизма Рауля Ванейгема: «Ничто не может сопротивляться вооруженной творческой энергии»  (вооруженной в буквальном смысле слова,  речь шла о пулеметах, о революционных армиях Вильи и Махно). То есть, креативность плюс пулемет – великолепная формула активного нигилизма, многократно примененная на практике в новейшей истории.

    Трудность заключается в том, что тем, кто отрицает три первых ответа, то есть не думает, что возможно вернуться к религии, не считает нигилизм псевдопроблемой и не соглашается с пассивным приятием ситуации, четвертое решение, в какой-либо из его форм, кажется неизбежным. Парадоксально, в революционном праксисе активного нигилизма есть нечто реакционное в ницшевском смысле, нечто слишком зависимое от того, что он собирается преодолеть. К счастью, есть и пятый вариант ответа на вызов нигилизма, который можно найти в сочинениях таких, казалось бы, философских антиподов как Хайдеггер и Адорно. Этот ответ заключается не в попытке преодолеть нигилизм в активном действии, в радостном разрушении («Страсть к разрушению есть вместе с тем и творческая страсть!»^{[1, 226]} - еще одна парадигмальная формула активного нигилизма, принадлежащая поклоннику немецкой философии и анархисту Михаилу Бакунину), поскольку такое действие еще сильней связывает нас с нигилистической логикой. Скорее, речь идет об определении границ нигилизма, о деконструктивном опыте границы, открывающейся изнутри разочарованности, присущей современности. В таком случае, результат деконструкции как опыта границы, предела, будет сложнее и неоднозначнее прямого акта отрицания (остающегося нигилистическим по своей сущности) или консервативного стремления восстановить разрушенное.

     Начать можно с работы Хайдеггера  «Слова Ницше «Бог мертв»».  Кратко напомним хайдеггеровскую аргументацию. 1. Хайдеггер истолковывает Бога метафизически, как имя для сверхчувственной сферы идей и идеалов, как «истинный мир» Платона. 2. Цель Ницше заключалась в разоблачении метафизики посредством демонстрации того, что сверхчувственный мир является продуктом чувственного. Истинный мир становится басней. В метафизическом смысле утверждение о смерти Бога – это признание того, что сверхчувственный мир больше не имеет действенной силы. 3. Если метафизика – это платонизм, и сам Ницше понимает собственное мышление как преодоление платонизма, тогда философия Ницше является движением против метафизики. 4. Однако – и это ключевой момент в аргументации Хайдеггера – это контрдвижение укоренено в сущности того феномена, с которым оно борется. Согласно Хайдеггеру, Ницше верил, что его оборачивание платонизма является преодолением метафизики. Но такое переворачивание – это неосознанное увязание в логике той оппозиции, которая подвергается перевороту. Следовательно, ницшевское переворачивание – это всего лишь перестановка. Так, мысль Ницше остается в плену у платонической логики. 5. Следовательно, Ницше – метафизик.       Следствием этой аргументации является то, что мышление Ницше укоренено в метафизике воли к власти и как его интерпретация нигилизма, так и движение против него (переоценка ценностей) остаются позициями внутри метафизики. Определяя Бытие как волю к власти, Ницше не мыслит Бытие как таковое, следовательно, он остается в метафизической традиции забвения Бытия, не преодолевая ее, а, скорее, завершая. Забвение бытия и нигилизм - это судьба европейской метафизики и мировой истории, нашедшая выражение в планетарном господстве технологии и опустошении Земли. Но, если хайдеггеровская трактовка нигилизма известна и понятна, то вот с его ответом на проблему нигилизма дело обстоит сложнее. Попробуем найти этот ответ в статье «К вопросу о бытии (О «линии»)», которая вошла в юбилейный сборник к 60-летию Эрнста Юнгера (1955). Статья является репликой на работу самого Юнгера «Через линию». Таким образом, появляется заявленная  уже выше тема линии, границы, предела, как важный момент в осмыслении нигилизма. Юнгер, описывая кризисные явления первой половины ХХ века, говорит о границе, к которой подошло сегодня нигилистическое человечество, и задается вопросом, что делать дальше. «Нигилистический мир по своей сути – это мир редуцированный и продолжающий себя редуцировать, как и положено движению к нулевой точке… Избыток иссякает, человек чувствует себя эксплуатируемым в разнообразных, а не только в экономическом отношении. Редукция может быть пространственной, духовной, душевной; она может касаться красоты, добра, истины, экономики, здоровья, политики, - только замечают ее всегда как некую утрату»^{[2, 263]}. Юнгер говорит о том, что сегодня мир подошел к «критической линии». Связывая нигилизм, вслед за Ницше с обесцениванием традиционных ценностей, Юнгер описывает современное нигилистическое общество как автоматически работающую систему, сочетающую отсутствие нравственного чувства с совершенством технической организации. И в то же время, Юнгер демонстрирует сдержанный оптимизм, как видно уже из названия статьи. Тенденция, доведенная до предела должна обратиться в свою противоположность. Худшее позади, и «голова уже пересекла линию». Юнгер рекомендует, противостоя нигилизму, обратиться к поэзии и эросу, найти источник освобождения в собственном сердце (впоследствии Юнгер создаст образ Анарха – радикального суверенного нонконформиста, отрицающего весь современный мир). Какова реакция Хайдеггера на эти размышления?

Хайдеггер проводит различие между активным нигилизмом Ницше-Юнгера, который нацелен на то, чтобы пересечь линию (trans lineam) и собственным намерением высказаться о линии как таковой (de linea), то есть, о сущности нигилизма, и этот вопрос неизбежно ведет к мышлению о Бытии как неосмысленном основании любой метафизики. Торжество нигилизма, ставшего обычным состоянием для современного мира, требует  поиска этого «места линии», которое указывает на «сущность нигилизма».  Конечно же, ответ Хайдеггера нельзя назвать неожиданным: сущность нигилизма покоится в забвении бытия, и более того, нигилизм – это забвение бытия, достигшее кульминации, настоящее царство Ничто. Обсуждение вопроса «о линии», то есть о сущности нигилизма, не может основываться на надежде оставить позади нигилизм или метафизику в акте волевого преодолении. Как мы уже видели на примере истолкования Хайдеггером философии Ницше, это был бы на самом деле реактивный жест перестановки, не изменяющий оснований и вовлекающий нас в ту же самую метафизически-нигилистическую логику. И юнгеровское стремление пересечь линию для  Хайдеггера принадлежит традиции забвения Бытия, именно поэтому Юнгер использует метафизические концепты, такие как гештальт, ценность, трансцендентность. Особое место в статье Хайдеггера занимает вопрос о языке. Как, спрашивает он, мы можем преодолеть нигилизм, если наш язык остается все тем же метафизическим языком нигилизма? Разве не является язык метафизики препятствием на пути «через линию»? «Уже сама попытка сказать в переписке с Вами нечто de linea наталкивается на своеобразные трудности. Причина в том, что Вы «на той стороне» и по эту сторону линии говорите на одном и том же языке. Позиции нигилизма благодаря пересечению линии, как кажется, в значительной степени уже сданы, но язык нигилизма остался»^{[3, 315]}. Мышление о нигилизме в неметафизических терминах требует преобразования языка. Итак, любая попытка пересечь линию и преодолеть нигилизм в прометеевском акте воли вовлекает нас в логику и язык нигилизма. Хайдеггер ставит гораздо более скромную цель, описывая ее с величайшей осторожностью в своей обычной метафорической манере: мышление и поэзия должны отказаться от грандиозных идей строительства Дома для Бога или смертных, но скорее просто им нужно следовать по пути, ведущему к внутренней сущности нигилизма. То есть, Хайдеггер предлагает деконструктивный пограничный опыт исследования предела нигилизма, который удержит как от поспешного движения «через линию», так и от соблазна восстановить до-нигилистический мир. Для Хайдеггера, торжество нигилизма отнюдь не означает его завершения. Последняя стадия нигилизма может быть необычайно долгой, и это состояние может упрочиваться. Поэтому опрометчиво утверждать, что нулевая линия уже осталась позади нас. Да и кроме того, эта линия не является какой-то  внешней чертой по отношению к человеку, которую он мог бы пересечь, ведь он сам является источником забвения Бытия. Что же делать? Вместо того чтобы стремиться преодолеть нигилизм, мы должны попытаться сначала проникнуть в его сущность. На этом пути нет нужды строить «дом для Бога» или для ложных идолов активного нигилизма. Речь в таком случае идет не о преодолении, а об искуплении.

     Адорно также считал, что после Освенцима философия должна пытаться увидеть вещи с точки зрения искупления, когда мир открылся бы в некоем мессианском свете как нуждающийся и ущербный (одна из книг Адорно имеет подзаголовок «Размышления об ущербной жизни»). Проблема заключается в том, что философия всегда уже затронута этой ущербностью, поэтому правда жизни не может быть установлена непосредственно. Философия должна указывать на лучшее состояние мира, но должна также и осознать свою невозможность. Парадоксальным образом, невозможность искупительной точки зрения открывает горизонт возможного понимания и действия. Какое отношения все это имеет к нигилизму? Адорно с подозрением относился к пост-ницшеанской теме нигилизма в немецкой философии, поскольку она была связана с реакционным, с точки зрения марксиста Адорно, модернизмом Шпенглера, Юнгера, Хайдеггера, и соблазняла на применение онтологических категорий напрямую к осмыслению социальной жизни, избегая социологического или экономического анализа. Нигилизм, таким образом, был частью «жаргона подлинности», который Адорно разоблачал как «немецкую идеологию». Тем не менее, собственные тексты Адорно имеют дело с тем же феноменом, и могут рассматриваться как левое, марксистское переосмысление проблемы нигилизма. Так, например, в одной из своих поздних работ «Minima moralia. Размышления об ущербной жизни»  он пишет: «Мир - это система ужаса, но мыслить мир как систему - это значит оказывать ему слишком много чести, потому что принцип, приводящий мир в единство, - это раздвоение... Суть мира - это несуть"^{[4, 374]}, т.е. отсутствие смысла, субстанции, существенности. Адорно справедливо полагает, что «болтовня о всемирном нигилизме» и необходимости его преодоления связаны с теми политическими и интеллектуальными силами, которые порождают концентрационные лагеря. Адорно, может быть в более резкой форме, демонстрирует ту же логику, что и Хайдеггер в его ответе на активный нигилизм Юнгера. «Ликвидация, даже если речь идет о ликвидации нигилизма… в любом случае является чем-то более мерзким, чем все подлежащее преодолению и ликвидации»^{[5, 339]}. Ничто в таком случае превращается в некий позитивный идеал, заставляющий стремиться к новым ценностям, новому человеку, новому порядку, и в этом стремлении словарь ничто и отчаяния странным образом входит в маскулинный жаргон решительности, воли, твердости и, в конечном итоге, начинает функционировать как апология насилия и фальшивой социальной позитивности. Вопреки этому, Адорно замечает, что настоящие вопросы о ничто задают только те, для кого это не просто термин, кто реальными страданиями в войнах и лагерях оплатил такое вопрошание. Но каким в таком случае может быть адекватный ответ на проблему нигилизма?

      Пример такого ответа Адорно находит у Сэмюэла Беккета. Обычно говорят о пьесах и романах Беккета как о лишенных политического или социального содержания, в отличие, скажем, от произведений Брехта, Сартра или Камю. Адорно, тем не менее, неожиданно заявляет, что именно творчество Беккета показывает, как можно писать после Освенцима. Сочинения Беккета не поддаются философским интерпретациям. Тексты Беккета выбивают почву из-под ног философа, поскольку, кажется, они сами заранее учитывают возможность таких интерпретаций. Яснее других осознавал это Адорно, когда писал, что критерием актуальной философии может быть способность ответить на вызов текстов Беккета. Главное в его в пьесах и романах – их неразрешимость. Это как раз то, что выходит за пределы прямых решений проблемы нигилизма. «Однажды он говорит о смертной казни, которая длится всю жизнь. Больше ничего нет – вот последняя смутная надежда. Но и ее Беккет отвергает. Из зазора непоследовательности, как он намечается у Беккета… вырастает образ мира, который как ничто есть нечто»^{[6, 340]}. Таким образом, беккетовский «нигилизм» отказывается встать на сторону Ничто, отождествиться с ним, утверждать его, так же как и не уклоняется от  него. Это и есть то  «погружение в сущность нигилизма», о  котором писал Юнгеру Хайдеггер, опыт существования на его границе. Такой опыт является искупительным, в отличие от кажущихся более «позитивными» утопий «исправленного» будущего мира после «преодоления нигилизма». «Нигилисты – это те, кто противопоставил нигилизму свои позитивности, иссушающие все живое; этим положительным они присягают на верность сами себе и любому существующему общему, в том числе – и самому принципу разрушения»^{[7, 340]}. Сохранить невозможную возможность мессианской перспективы – значит, подобно Беккету, колебаться и медлить на линии минимального различия между утверждением и отрицанием. Таков пятый вариант ответа на проблему нигилизма. Хайдеггер и Адорно предлагают, каждый по-своему, «погрузиться в сущность нигилизма» и в невозможной, и в то же время неугасающей надежде на искупление, не поддаваться соблазнам «реставрации», «преодоления», «ликвидации», но прожить до конца этот апоретический, парадоксальный, неразрешимый опыт предела, линии, границы, отделяющей ничто от нечто.